Семен Кирсанов - Собрание сочинений. Т. 1. Лирические произведения
Асееву
Какая прекрасная легкостьменя подымает наверх?Я — друг, проведенный за локотьи вкованный в песню навек.
Как песня меня принимала,нося к соловьиным боям!Как слушало ухо Лиманаречную твою Обоянь!
Не ты ли, сверканьем омытый, —на люди! на землю! на синь! —Оксаны своей оксамиты,как звезды, в руках проносил?
И можно глазища раззарить —что словом губа сведена,что может сверкнуть и ударитькак молния в ночь — седина.
В меня залетевшая искра,бледнея и тлея, светись,как изморозь речи, как избраньзащелканных песнями птиц!
Рост лингвиста
Сегодня окончена юность моя.Я утром проснулся в халате и туфлях,увидел: взрослеют мои сыновья —деревья-слова, в корневищах и дуплах.
И стала гербарием высохших словтетрадь молодого языковеда,но сколько прекрасных корней проросло,но сколько запенилось листьями веток!
Сады словарей посетили дожди,цветут дерева, рукава подымая,грузинское ЦХ и молдавское ШТИ,российское ОВ, украинское АЕ.
К зеленым ветвям, закипая внизу,ползут небывало зеленые лозы —китайское ЧЬЕН, и татарское ЗУ,и мхи диалектов эхоголосых.
Я слышал: на ветке птенец тосковал,кукушка, как песня, в лесу куковала, —и понял: страна моя такова!А лес подымался, а речь ликовала…
Весною раскроется сад словарей,таившийся в промхах кореньев сыновних,и то, что лелеял еще в январе,тяжелым и спелым увидит садовник.
Склонения
— Именительный — это ты,собирающая цветы,а родительный — для тебятрель и щелканье соловья.Если дательный — всё тебе,счастьем названное в судьбе,то винительный — нет, постой,я в грамматике не простой,хочешь — новые падежипредложу тебе? — Предложи! —Повстречательный есть падеж,узнавательный есть падеж,полюбительный, обнимательный,целовательный есть падеж.Но они не одни и те ж —ожидательный и томительный,расставательный и мучительныйи ревнительный есть падеж.У меня их сто тысяч есть,а в грамматике только шесть!
Зимняя восторженная
Снега! Снега! Меха! Меха!Снежинок блеск! Пушинок свет!Бела Москва, тиха, мягка,подостлан пух мехов Москве.
Тяжел, колюч кожух-тулуп,но верхних нот нежней енот.Тулуп бредет в рабочий; клуб,енот с бобром: — Куда? — В кино!
Синей, синей полет саней,в морозном дыме мчит рысак,и дом синей, и дым синей,и ты синей, моя краса!
Снега — сверкнут, меха куснут,свернется барс, ввернется рысь!Прилег сугроб на снег уснуть,но снова бег, но снова рысь!
Мороз, мороз! Кусни, щипни,рвани за ухо, за нос хвать!Пусть нарасхват снежков щебнитебе залепят рот, Москва.
Чтоб ты была тиха, бела,чтоб день скрипел, снежон и бел,чтоб мерзли в ночь колокола,чтоб звезды тронул школьный мел.
Пускай блеснут снега, механа зимний свет, на белый цвет.Бела Москва, тиха, мягка,подостлан пух мехов Москве.
Девушка и манекен
С папироскою «Дюшес» —девушка проносится.Лет примерно двадцать шесть,пенсне на переносице.
Не любимая никем(места нет надежде!)вдруг увидит — манекенв «Ленинградодежде».
Дрогнет ноготь (в полусне)лайкового пальца.Вот он девушке в пенснетайно улыбается.
Ногу под ногу поджав,и такой хорошенькийБрючки в елочку, спинжак,галстушек в горошинку.
А каштановая прядьтак спадает на лоб,что невинность потерятьза такого мало!
Вот откинет серый плащ(«Выйди, обними меня!»).Подплывает к горлу плач.«Милый мой! Любименький!»
И ее со всей Москвойзатрясет от судорог.Девушка! Он восковой.Уходи отсюдова!
Гулящая
Завладела киноварьмолодыми ртами,поцелуя хинногогоречь на гортани.
Черны очи — пропасти,беленькая челка… —Ты куда торопишься,шустрая девчонка?
Видно, что еще тебебедовать нетрудно,что бежишь, как оттепельручейком по Трубной.
Всё тебе, душа моя,ровная дорожка,кликни у Горшановапива да горошка.
Станет тесно в номере,свяжет руки круто,выглянет из кофточкимолодая грудка.
Я скажу-те, кралечка,отлетает лето,глянет осень краешкомжелтого билета.
Не замолишь господаникакою платой —песня спета: госпиталь,женская палата.
Завернешься, милая,под землей в калачик.Над сырой могилоюдети не заплачут.
Туфельки лядащие,беленькая челка…Шустрая, пропащая,милая девчонка!
Разговор с бывшей
Не деньга ли у тебя завелась,что подстриглась ты и завилась?Вот и ходишь вся завитая,и висок у тебя — запятая!
Будь любезен, ты меня не критикуй,у меня полон денег ридикуль.Я Петровкой анадысь проходилаи купила ридикуль из крокодила.
Будь любезна, расскажи про это мне:не стипендию ли класть в портмоне?Или стала ты, повыострив норов,получать гонорар от ухажеров?
Подозрительный ты стал, дорогой!Он мне нужен для надоби другой —а для пудреницы, хны и помадыи платочки чтобы не были помяты.
Ты не прежним говоришь языком,да мое тебе слово — не закон,этих дней не оборвать, не побороть их!Разойдемся ж, как трамваи в повороте!
Белофетровой кивнула головой,помахала ручкой — замшей голубой,отдала кондуктору монетуи по рельсам заскользила — и нету!
Нащот шубы
У тебя пальтецохудоватенькое:отвернешь подлицобито ватенкою.
А глядишь, со двора —не мои не юга,а твои севера,где снега да вьюга!..
Я за тайной тайги,если ты пожелашь,поведу сапогив самоежий шалаш.
А у них соболей —что от них заболей!А бобров, а куниц —хоть по бровь окунись!
На ведмедя белавыйду вылазкою.Чтобы шуба была,шкуру выласкаю.
Я ведмедя тогосвистом выворожу,я ведмедю томуморду выворочу.
Не в чулках джерси,подпирая джемпр, —ты гуляй в шерстикенгуров и зебр,
чтобы ныл мороз,по домам трубя,чтоб не мог морозущипнуть тебя.
Ей
Я покинул знаменанеба волости узкой,за истоками Дона,коло Тростенки Русской.
И увез не синицу,но подарок почтовый,а девицу-зеницуза глухие трущобы.
И не поезд раскинулдыма синие руки —и, закинув на спину,вынес тело подруги.
Волк проносит дитятюмимо логов сыновних,мимо леса, где дятел —телеграфный чиновник.
То проточит зверенышржи заржавленный волос,то качнется Воронеж, то —Репьевская волость!
Хорошо ему, волку,что она, мимо гая,на звериную холкуникнет, изнемогая.
Грузинская
