Семен Кирсанов - Собрание сочинений. Т. 3. Гражданская лирика и поэмы

Семен Кирсанов. ТОМ ТРЕТИЙ

Гражданская лирика и поэмы

Гражданская лирика и поэмы (1923–1970)

Часы

Я думал, что часы — одни.А оказалось, что онии капельки, и океаны,и карлики, и великаны.

И есть ничтожные века,ничтожней малого мирка,тысячелетья-лилипуты…

Но есть великие минуты,и только ими ценен век,и ими вечен человек,и возмещают в полной меревсе дни пустые, все потери.

Я знал такие. Я любил.И ни секунды не забыл!Секунды — в мир величиною,за жизнь изведанные мною.

И разве кончилось Вчера,когда Ильич сказал: «Пора!»Нет! Время Ленина все ширежизнь озаряет в этом мире.

И так повсюду. Знает мирчасы карманов и квартири те — без никаких кронштейнов —часы Шекспиров, часы Эйнштейнов!

ГРАЖДАНСКАЯ ЛИРИКА (1923–1970)

Песня о железнодорожнике

Расцветала снежная,белая акация.Утренняя спешнаяшла эвакуация.

Разгоняли приставыбеспортошных с пристани.В припортовой церквимолились офицерики.

Умолили боженькуслужбою и вероюжелезнодорожникаудавить на дереве.

«Вешал прокламацию?Будешь проклинать ее.За таку оказиюукрашай акацию.

Красному воробушкунадевай веревочкуна царя и родину,наше сковородие!»

И суда военныезашумели пеною,задымили хрупкимитрубами и трубками.

Днем и ночью целоюждали власти граждане.В городе — ни белые,в городе — ни красные.

Но до утра серогоу сырого дерева,темного, сторукого,плакала старуха:

«Вырос ты удаленек,стал теперь удавленник.Ноги обняла бы я,не достану — слабая…

Обняла бы ноги я,да они высокие.Ох, я, одинокая,старая да ссохлая!..»

А в ворота городазалетали красные,раскрывали вороты,от походов грязные…

И от ветров дальнихтронулся удавленник,будто думал тронутьсянавстречу к буденновцам.

Отходная

Птица Сирин (Гамаюн, Гюлистан)пролетает по яблонным листам.

Пролетай, Иван-царевич, веселись,добрым глазом нынче смотрит василиск,а под сенью василисковых крылимператор всероссийский Кирилл!

Верещит по-человечьи Гамаюн:— Полечу я поглазеть на мою,полечу, долечу, заберусьна мою императорскую Русь.

Как ни щурят старушечье бельмоМережковский, Гиппиус, Бальмонт, —старой шпорой забряцати слабоу советских деревень и слобод.

У советских деревень и слободвеют ветры Октябрьских свобод,да с былой с православной с кабалойоблетает позолота с куполов!

Не закрутит вновь фельдфебельский усправославно-заграничная Русь.

Улицы

Худые улицы замоскворечные,скворцы — лоточники, дома — скворечни,где мостовые копытом пытаны,где камни возятся под копытами.

О, как задумались и нависли вы,как замечталися вы завистливоо свежих вывесок позументе,торцах, булыжниках и цементе.

Сквозь прорву мусора и трубы гарныеглядите в звонкое кольцо бульварное, —туда, где улицы легли торцовые,где скачут лошади, пригарцовывая,

где, свистом площади обволакивая,несутся мягкие «паккарды» лаковые,где каждый дом галунами вышит,где этажи — колоколен выше.

От вала Крымского до Земляного —туман от варева от смоляного.Вот черный ворох лопатой подняли…Скажи — тут город ли, преисподня ли?Тут кроют город, тут варят кровь его —от вала Крымского до Коровьего.

Худые улицы замоскворечные,скворцы — лоточники, дома — скворечни,сияя поглядами квартирными,вы асфальтированы и цементированы.

Торцы копытами разгрызаючи,несется конь на закат рябиновый,автомобили стремглят по-заячьи,аэропланы — по-воробьиному.

Спешат по улице омоложеннойнаправо — девица, налево — молодец,и всех милее, всего дороже наммосковских улиц вторая молодость!

Разговор с Дмитрием Фурмановым

За разговорами гуманнымис литературными гурманамия встретил Дмитрия Фурманова,ладонь его пожал. И вотспросил Фурманов деликатно:— Вы из Одессы делегатом? —И я ответил элегантно:— Я одессит и патриот!Одесса, город мам и пап,лежит, в волне замлев, —туда вступить не смеет ВАПП,там правит Юголеф!— Кирсанов, хвастать перестаньте,вы одессит, и это кстати!Сюда вот, в уголочек, станьте,где лозунг «На посту!» висит.Не будем даром зубрить сабель,не важно, в Лефе ли вы, в ВАППе ль,меня интересует Бабель,ваш знаменитый одессит!Он долго ль фабулу вынашивал,писал ли он сначала начернои уж потом переиначивал,слова расцвечивая в лоск?А может, просто шпарил набело,когда ему являлась фабула?В чем, черт возьми, загадка Бабеля?..Орешек крепонек зело!— Сказать по правде, Бабель мнепочти что незнаком.Я восхищался в тишинецветистым языком.Но я читал и ваш «Мятеж»,читал и ликовал!..Но — посмотрите: темы те ж,а пропасть какова!У вас простейшие слова,а за сердце берет!Глядишь — метафора слаба,неважный оборот…А он то тушью проведетпо глянцу полосу,то легкой кистью наведетберлинскую лазурь.Вы защищали жизнь мою,он — издали следил,и рану павшего в боюстрокою золотил,и лошади усталый пар,и пот из грязных пор —он облекал под гром фанфарто в пурпур, то в фарфор.Вы шли в шинели и звездечапаевским ловцом,а он у армии в хвостеприпаивал словцо,патронов не было стрелку,нехватка фуража…А он отделывал строку,чтоб вышла хороша!Под марш военных похорон,треск разрывных цикадон красил щеки трупа в крони в киноварь — закат.Теперь спокойны небеса,громов особых нет,с него Воронский написалкритический портрет.А вам тогда не до кистей,не до гусиных крыл, —и ввинчен орден до костейи сердце просверлил!…А что касается меня —то в дни боев и бедя на лазурь не променял бываш защитный цвет!

Тень маяка, отливом смытая,отходит выправка Димитрия;воспоминаний этих вытравитьнельзя из памяти навек!Когда был поднят гроб наверх —увитый в траур гроб Димитрия, —горячий орден рвался в грудь,чтоб вместо сердца заструиться,чтоб дописать, перевернутьхотя б еще одну страницу…

Разговоръ съ Петромъ Великимъ

— Столица стала есть сиянадъ сномъ тишайших бухтъгербомъ и знаменемъ сиятьво мгле — Санктъ-Петербургъ!

Насъ охраняетъ райский скитъза то, что сей рукойАдмиралтейства светлый скиптръбылъ поднять надъ рекой.

Колико азъ не спалъ ночей,дабы воздвигнуть градъ?Но титулъ Нашъ слепая черньсорвала съ оныхъ вратъ.

Кого сей градъ теперь поитъ?Где правнуки мои?Кому ты льешь теперь, пиитъ,кастальския струи?

— Правнуки ваши лежат в земле,остатки — за рубежомсуществуют подачками богачейи мелким грабежом.Зачем вы волнуетесь, гражданин,и спать не даете мне?Вас Фальконет на коня посадил,и сидите себе на коне.Гражданин, попирайте свою змеюи помните — ваших нет!

— Не Нами ль реями овитъБалтъ, Волга и Азовъ?Не Мы ль сменили альфа-битъот ижицъ до азовъ?

Календаремъ Мы стали жить,изъ юфти обувь шить.Фортификация и флотъ —Петровой длани плодъ.

Мы приказали брить брады,кафтаны шить до бёдръ.Сии тяжелые трудысвели на смертный одръ…

— Я не собираюсь вашу роль,снизить, Романов Петр!О ваших заслугах, как герольд,Кирсанов Семен поет.Была для России ваша смерть —тяжелый, большой урон.Реакция, верно, Петр Второй,Елизавета, Бирон.Но вспомните, разве это вытащили гранит для Невы?Конечно, никто вас и не бранит,но подчеркиваю — не вы!

— То академикъ, то герой,от хладныхъ финскихъ скалъАзъ поднялъ росский трон горойна медный пье-де-сталъ.

Дабы съ Россией градъ нашъ росъ,былъ Нами изгнанъ шведъ.Увы! Где шелъ победный россъ,гуляетъ смердъ и шкетъ!..

Да оный градъ сожретъ пожаръ,да сгинетъ, аки обръ,да сгинетъ, аки Февруаръ,низвергнутый въ Октобръ!

— Смысл ваших речей разжуя,за бравадою вижу язамаскированное хитромонархическое нутро.И если будете вы грубить —мы иначе поговорими сыщем новую, может быть,столицу для вас — Нарым!

Германия (1914–1919)