В обители грёз. Японская классическая поэзия XVII – начала XIX века - Антология

Чарка в руке, любуюсь

          простором небес с веранды.

Прохладу дождя впитали

          камышовые шторы.

Вот уж просветы в тучах

          сумерки заполняют,

На десять ри над рекою

          сиянье зари вечерней.

Рикунё

Морозное утро

Утром проснулся – а иней

          уже сошел с изголовья.

Яркое солнце сквозь сёдзи

          светит, слегка пригревает.

Лежа в постели, смотрю я,

          как озябшие мухи

Ползают за окошком,

          падают, вновь взлетают.

«Вьюнок, что рос у колодца…»

Вьюнок, что рос у колодца,

      я пересадил подальше,

Но лозы ползли упрямо

      опять на старое место.

И вот гляжу – захлестнули

      колодезную веревку.

Что делать! Теперь к соседям

      хожу с утра за водою[74].

Кан Садзан

«Вот уже двадцать с лишним дней…»

Вот уже двадцать с лишним дней

          наше селенье обходит дождь.

На перекатах начала

          пересыхать и мелеть река.

В полдень стрекочет что есть сил

          в храмовой роще рой цикад.

Форель в тени домов продает

          мальчик, пришедший

                    с окрестных гор.

«Над домом моим в селенье лесном…»

Над домом моим в селенье лесном

          из звезд холодных блестящий нимб.

Случайное облачко зацепив,

          к нему вершиной примерз кипарис.

В соседнем дворе суета и шум,

          да вот непонятно – из-за чего?

Ах, это охотники принесли

          оленя, подстреленного в горах!

«В южном зале светильник…»

В южном зале светильник

          нарочно не зажигаю.

Льется в сумраке ночи

          цикад безумолчный стрекот.

Вместе с гостем любуюсь:

          вдали над горной грядою,

Кроны сосен объемля,

          луна огромная всходит…

«Ленивый мальчик-слуга…»

Ленивый мальчик-слуга

          еще не подмел у ворот.

Снег грушевых лепестков

          вечерним ветром согрет.

Две бабочки взапуски

          кружатся в танце хмельном.

То в южном зале они,

          то в северный полетят…

«Ветер яростный тронул…»

Ветер яростный тронул

          ветви цветущей сливы —

Лепестки опадают

          прямо в кресло поэта.

Глядь – цветок возвратился

          и уселся на ветку.

Присмотрелся получше —

          да ведь бабочка это!

История, услышанная на дороге Биттю

Люди в деревне словно с ума посходили.

Только и слышно: «Чиновник с ревизией прибыл!»

Дня не проходит, как снова у старосты в доме

Ломится кухня от самой изысканной снеди.

Читаю зимней ночью

Снег на горную хижину лег.

          Сгустились тени дерев.

Смолкли дальние колокола.

          Ночь безмятежно тиха.

Книги неторопливо собрав,

          в раздумье долго сижу.

В лампе синяя нить фитиля —

          дум на тысячи лет.

Рай Санъё

«Встретил в пути корейцев…»

Встретил в пути корейцев,

          потомков пленников давних,

Что ремеслом гончарным

          кормят свою деревню.

Радостно, право, думать,

          что из японской глины

Лепят они поныне

          в форме корейской сосуды[75].

«На ярмарке повстречал я приезжих торговцев с Юга…»

На ярмарке повстречал я приезжих торговцев с Юга.

Они пополам с китайским на варварском говорили,

Но знали отлично цены имперским кистям и туши,

Потому что бывали дважды в самом Пекине.

Монголы идут

Вихрь над морем Цукуси мраком окутал небо.

Что за орды сокрыли гладь морскую от взора?

Это идут монголы! С севера надвигаясь,

На восток и на запад, ненасытные, рвутся.

Запугали, злодеи, вдову из семейства Чжао[76],

А теперь, укрепившись, Стране Мужей угрожают.

Словно в котле вскипает ярость Таро Сагами[77].

Воины, стражи моря, в бой как один готовы.

Это идут монголы! Мы не ведаем страха!

Лишь с Востока приказов, что гор превыше, страшимся.

Так вперед! Без пощады перережем проклятых,

Дружно мачты повалим, на корабли взобравшись,

В плен возьмем полководцев, грянем мы клич победный.

Но горе нам! Вихрь с Востока относит в море армаду —

Не даст он мечам японским омыться в крови шакалов.

Янагава Сэйган

«За пределом столицы, как море, бушует весна…»

За пределом столицы, как море, бушует весна…

Певчих птиц ты любил да цветы, а чинов не желал.

Но напрасно гордится возвышенным сердцем поэт —

В ветхом рубище, нищим, кто в силах по свету бродить?

Травы блекнут. В тумане твой дух к небесам воспарил.

Дождь над горною кручей. Как зябко в могиле костям!

Помню, скоро увяла под ветром глицинии ветвь,

Оплетавшая гроб, что был тоньше древесной коры.

Нагасаки

Горные пики полукольцом

          пронзают простор небес.

Тучи над морем, деревья меж скал

          в мареве голубом.

Сгрудились тесно, один к одному,

          в жилых кварталах дома.

Храмы по склонам окрестных гор

          выстроились чредой.

Вот на закате прогудел

          в голландской фактории гонг.

Вьются под ветром вечерним флажки

          на китайских судах.

Уж двести лет благоденствуем мы,

          нашествий не страшась.

Варвары только заходят в порт,

          чтобы уйти назад.

На смерть поэта Рай Санъё

В столице под вечер дождь моросил