Анна Присманова - Туманное Звено. Стихотворения

КЛЮЧ

Ладога белила волныв день осенний но сухой.Синий воздух, ветром полный,желтой шелестел трухой.

В этот день, уже осеннийно еще в лучах тепла,хрупкая как лед весеннийв крепость женщина вошла.

Северного полдня лучосветил ей арку входа.Вознесенный к небу ключей сказал, что нет исхода.

Ключ вонзился. Дверь замкнулась.И тягучая как слизьбеспросветно потянуласьомертвляющая жизнь.

ЯЩИК № 26

Непригляден остров мертвых,остров, где исток Невы.Блеклы раковинок створки,водоросли, клок травы.

Нет здесь синих незабудок,белогорлых нет гусей.Только полосы вдоль будокоживляют остров сей.

Власть зимы здесь непреклонна,труден солнца поворот.Туго тает снега тоннау внушительных ворот.

Здесь вошла она в молчащийсклеп, что выстроила месть,в залитый асфальтом ящик —ящик номер двадцать шесть.

ТИШИНА

Огромна ночь в застенке без свечи.Ты вздохом тишины во мраке дышишь.Прислушайся к молчанию в ночи,и в нем ты голос тишины услышишь.

Гонима холодом, покрыта тьмой,неслышней шелеста летучей мыши,незримая, проходит над тюрьмойта тишина, которую ты слышишь.

И тех послушай, что сошли с умаот тишины, распространенной в страхе,которых ночь (безумная сама)сжигала в нефтью пахнущей рубахе.

Была их ночь покоя лишена.Но всех ночей, грядущих и прошедших,не умолкающая тишинабыла страшней мычанья сумасшедших.

ПЕРЕНОС

Там где подвал похож был на канал,где каждый шорох был неждан и важен,к тому, который больше не стонал,перед рассветом приходила стража.

Три сторожа с ушами упырей,летучих трех мышей напоминая,приносят мимо сорока дверейполотнище. В нем ноша ледяная.

Что виснет в углубленной простыне?Кто взят, но не испуган переносом?Чей профиль отразился на стенес высокопарным заостренным носом?

Ах, двери из тяжелого стволаздесь как стоймя поставленные гробы,а быстро проносимые телабезмолвны и морозны как сугробы.

СУМЧАТЫЙ

Весенний вечер тих и розов.Тюремный двор угрюм как дно.Но узник Николай Морозовглядит по вечерам в окно.

Днем над космической страницейон гнет старательно ребро,а в сумке клетчатой хранитсявсе личное его добро.

Сияет под луною зданье.Луна бледна, не спится ей.И заключенного сознаньетомится в этот час сильней.

Как рыба что уткнулась в сушуон кругло открывает рот.Луна ему вскрывает душу:мне кажется, что он поет.

Поет о камне, о началеосновы под своей ногойи о подпочвенной печалисвоей отчизны дорогой…

Быть может он не пел той песни,но мог бы эту песню петь.Чертил он круг тропы небеснойи минеральных жилок сеть.

Он — в доморощенной фуражке(кто шил ее в тюрьме ему?..) —пил чай из оловянной чашкии как зрачок берег суму.

Ее и летом и зимоюхранил он тщательней всего.За неразлучность с той сумоюпрозвали сумчатым его.

ФАКЕЛЫ

В строенье над истоком невским,в тюрьме что выстроил карел,народник Михаил Грачевскийзловещим факелом горел.

Тяжеловесна дверь из дуба,насилья выражение.Пред ней — жандармов топот грубый,за ней — самосожжение.

Гуляет Ладога над глиной,над пустырем, где без следазарыты на косе недлиннойневоплощенные года.

Останки душ огнеупорныхтех героических временистлели возле струй озерныхбез насыпи и без имен.

ДЫМ

Послушные назначенной судьбе,поднявшись духом точно дым в трубе,они дыханье отдали борьбеи в нашей памяти воскреснуть вправе.

Пусть павшие во имя сил благихза счастие голодных и нагих —среди других портретов дорогихпред нами встанут в золотой оправе.

КОТЕЛ

Страна была тогда подобнауже бурлящему котлу.Трещали пулеметы дробно,и многое пошло ко дну.

Мастеровой с разбитой честью(еще не жившее лицо)из тощих городских предместийшел на хозяйское крыльцо.

Над царством тучи нависали,японцы русских гнали вспять.Над письмами тогда писалигод девятнадцать, ноль и пять.

В быту того большого годажандармское звучало п л и!И вспомнили друзья народатех кто до них в народ пошли.

Той знаменательной зимой,усталые как богомольцы,последние народовольцырасстались с каторжной тюрьмой.

СПИЦЫ

В многоголосом хоре голосаохвачены всегда одним дыханьем.Так держит обод спицы колеса,так кузница следит за полыханьем.Мое волнение течет как сплавметаллургический — сплошной и жгучий,но эта повесть состоит из глави медленно взбирается на кручи.

И все ж одушевленная веснойлетит моя повозка по ухабам —навстречу логу с ягодой лесной,навстречу северным бадьям и бабам.

ГРУША РЫБИНА

Полдень крепко пригревает кочки.Май раскинул свой цветной товар.Груша Рыбина в цветном платочкетретий раздувает самовар.

Рыбина — степенная поморка.Стан ее упруг, высок и прям,и хрустят на ней в кумачных сборкахсарафаны по воскресным дням.

Это происходит в месте ссылки,в Ньоноксе. О северный посад,где в деревьях ледяные вилки,и где невидаль — фруктовый сад!

Яблок здесь на севере не видно.Груши все ж бывают иногда.Грушу не пугает очевидноветр и ледовитая вода.

Снежен вечер. В виде привиденьябелая меж тучами луна.В солеварне белые строенья.В Белом море влага солона.

Не сладка на Севере погода:с моря дует ветер, все дрожит,и на берегу почти полгодаякорь меж сугробами лежит.

Здесь застыл изогнутый, ползущийствол, напоминающий змею,и невзрачный домик, берегущийгероиню бедную мою.

Зиму в ссылке, в неуютном месте,где был дружен с вьюгою мороз,провела и Вера Фигнер вместес другом — с Александрою Мороз.

Все сшивалось там из рыбьей кожи,все промерзло хоть один разок:и возок, на утлый челн похожий,и челнок, похожий на возок.

Груша Рыбина умна едва ли,но не ей ли отводить беду?У нее недаром составлялиимя и фамилия — еду…

Луч заката пригревает кочки.В них цветной красуется товар.Груша Рыбина в цветном платочкепятый раздувает самовар.

СПЛАВ

Лишь во сне горжусь я силой воли,красотою — в совершенной мгле.Я — смешеньем сахара и соли,странной смесью гордости и болиотмечаю путь свой на земле.

Вера мне ничем не отвечала:все в ней из другого вещества.Более чужой я не встречала.Но нашла и общее началоя у чуждого мне существа.

Рассказала я немало в общем,о герое (разницу кляня).Пусть теперь об этом — нашем общем —мой герой расскажет за меня.

Да, я казалась твердою как лед.Я не ждала спасенья ниоткуда,живя как в келье годы напролетс душой воительницы одногрудой.

Сердца холодных женщин не легков горячее приходят состоянье,но мысли их, кипя как молоко,любое заполняют расстоянье.

Сильна во мне холодная струя,мой взгляд на мир, поверьте, не умильный.Так отчего же восторгалась якогда попала на завод плавильный?

Описывать его я не берусь.Но обогнув грохочущее что-то,увидела я вдруг железный брус,который пламенем был обработан.

Скользил металл на приводном ремне.Еще пыланье в глыбе не угасло —и что ж? ее разрезали при мне,как режут плитку сливочного масла.

Вот мысли каждой амазонки (вслух):чтоб можно было наше сердце резать,старайтесь прежде привести наш духк составу размягченного железа…

Тут героиня замолчала вдруг,и снова автор повесть продолжает.Но не пора ль ее закончить, друг?кровь стынет, а бумага дорожает.

ЭДЕЛЬВЕЙС