Анна Присманова - Туманное Звено. Стихотворения

(Париж.Рифма, 1960)

"Пусть один не воин в поле..."

Пусть один не воин в поле,пусть толпой выходят в бой —есть один лишь подвиг воли:сила воли над собой.

ВСТУПЛЕНИЕ

Корабль обречен на крушенье,и крысы бегут не к добру.В своем основном прегрешеньеуспею ль признаться перу?

Зияют зловещие щели,пробоины гибнущих шхун.Крушенья страшусь я — ужелисродни мне хвостатый грызун?

Увы, я во всем малодушна:веревки боюсь в вышине,волной восхищаясь воздушнойбоюсь я того что на дне.

Боюсь отражений на стенке,наседок что клохчут в гнезде…Боюсь оказаться в застенкена хлебе одном и воде.

За то что погрязла я в прахе(как крыса, залезшая в пруд),за слабость, за все мои страхихочу я задать себе труд:

среди поколенья иного(о годы отцовых отцов!)среди претворяющих словов дела, но едва ли дельцов —

я почву архивную роюпером, и в загробной странеищу неустанно героя,противоположного мне.

Средь женщин с неженскою долейнашла я в застене немомодну — с вдохновенною волейи с невозмутимым умом.

С героем встречаюсь я робко,как с северным ветром волна.Опять черепная коробкамоя рокотанья полна.

Она о пучине рокочет,как раковина на песке,что слабым гудением хочетсказать о большом сквозняке.

ФОНАРИ

Когда фонарщик зажигаетв густом тумане фонари,девица друга поджидает,чтоб ворковать с ним до зари.

Но друга нету. Нету друга.Несется ветер второпях,над крепостью летает вьюга.Я друг ее — уже в цепях.

КОНЕЦ МАСТЕРОВОГО

Что ты делаешь, невеста?ситец режешь у швеи.Но останутся без местазавтра рученьки твои.

Пусть папаша мой с мамашейв захолустной тишине,похлебавши тюри с кашей,вспомнят завтра обо мне.

Отойдут душа и тело —им труды уже невмочь.А не ими ли хотелосердце родине помочь?

чтоб рождались в ней живыеи свободные сыны…Но ее городовыеоборвали эти сны.

Виноват я не пред Богом,а всего лишь пред царем:клал я по его дорогамдинамиты с фитилем.

Для борцов, за мной идущих,я быть может колея,для строителей грядущихмалая ступенька я.

Мой конец пришел весною.Мне всего лишь двадцать пять.Но с тобой, моей родною,не придется мне поспать.

Будет стянута веревка,покачнется высота,и язык, кривясь неловко,вывалится изо рта.

Умираю. Умираю.Не поможет мне никто.Холодна дорога к раю —без калош и без пальто.

КОНКА

Сыро, блещет иней тонкий,точно рыбья чешуя.Дальний звонкий топот конкисредь тумана слышу я.

На колесах блещут спицы,блещет дождь на драпе плеч.С имперьяла колесницыдвух модисток слышу речь:

У франтих жакет на вате,краска на каемке век —а сегодня в казематеудавился человек…

Блещут бронзовые кантычасовых вокруг тюрьмы.Входят в крепость арестанты,с ними вместе входим мы.

Звон часовни дребезжащий,сахарный над кухней дым.Спится ль им под утро слащеили горечь снится им?

Гулко ходят часовыемежду вышками стены.Громыхают ломовые.Утро. Фонари бледны.

Бледен школьник занимаясь,бледен первенец царя.И туманна занимаясьпетербургская заря.

ОБЩЕНИЕ

Они выходят из тумана тенью,идут ко мне, и с ними я живу.С приговоренными, как в сновиденье,я разговариваю наяву.

Но не движением телесных уст,не голосом, а внутренним теченьемлетучих мыслей и упорных чувств,обыкновенно связанных с мученьем.

СОН

Текли часы без уличного гула.И ночь прошла, когда войдя до днав былое, на рассвете я заснула.Приснилась мне народница одна:

с широкою и длинною косою,спускающейся с правого плеча,в рубашке с вышитою полосою,и с горлом, ожидавшим палача.

Пусть с нею я не ездила на конке,но я пишу в год пятьдесят второй,в столетье дня, когда легла в пеленкита девочка, тот будущий герой.

Прелестное и властное лицов согласии с фигурою бокалом.Не золото — ее души кольцо,а сталь с совсем особенным закалом.

На черной шейной ленточке эмаль.Глаза с неописуемым гореньем.На всем спокойном облике печальрешимости и удовлетворенья.

СЛОВО

Есть слово вера. Вера — обличеньевещей невидимых, о Боге весть.Легко дается страсти излеченьетем, у кого такая вера есть.

Но у меня она совсем другая:рожденная сто лет тому назад,рабочим Петербурга помогая,она входила в заводской посад.

Мастеровой с листовками под мышкойвстречался с ней за нежилым углом.Жандармы с ней играли в кошку с мышкой,а позже взяли шашки наголо.

Ей было лет неполных двадцать пять,когда в пучину нищеты и горяона нырнула, как в пучину моря,откуда нет уже дороги вспять.

1852

В тот год когда (в мечтах о многом)ее носила в чреве мать,в унылом доме умер Гоголь,жизнь переставший понимать.

Малютка развивала голоскак все — в пеленках и в слезах.Отец оставил ей свой волос,а мать улыбку и глаза.

ТЕЛЕНОК

Лето. Над затоном мелкимкрепко солнышко печет.Все — на дне лесной тарелки —камешки наперечет.

Трепетен над рощей зной.В роще мается теленок.Стон его предсмертный звонок,на его сетчатке гной.

Муха в этот гной впускаетсвой голодный хоботок.Жизнь из смерти извлекаетдля себя целебный ток.

Над теленком — с коркой хлебапятилетнее дитя.светит солнце, с сини небадве косички золотя.

Это маленькая Верас тумбочками ног в траве,с взором сумрачным и серым,с первой мыслью в голове.

ФЕВРАЛЬ

Как долог день в коротком детстве(где завтра дальше чем вчера)!Нередко в нянькином наследствекопалась девочка с утра.

Сегодня, это знает каждый,дал нянюшкам свободу царь,сказала в феврале однаждыона, открывши нянькин ларь.

Вот пуговки из перламутра,вот карты: дама и валет.В то важное седое утроей было ровно восемь лет.

Отец был властен непомерно,упорен, вспыльчив и суров,но все-таки и ей наверноприятен был отцовский кров.

ЧЕРНОЛЕСЬЕ

Как плющ, к погребице приклеилась плесень.Соседей запущенный дом не имел.Вокруг частоколом легло чернолесье.На севере лес даже летом шумел.

Был дом средь деревьев как холмик кротовый.Закрыт и на западе был горизонт.Но в солнце и в дождь был для всех наготовебесплатный сверкающий лиственный зонт.

С востока, где слышалось речки теченье,все было заброшенно, пусто, мертво.Все было засадой. А на развлеченьяотец не давал им почти ничего.

И только широкий и солнечный луг,вздымаясь до самой черты небосклона,где синее резко сливалось с зеленым,указывал им направленье на юг.

КОЛОКОЛ