Семен Кирсанов - Собрание сочинений. Т. 1. Лирические произведения
Палаццо дожей
В Палаццо дожей входим мы.Но я осмыслил позже,что значит эта фраза: «Мывошли в Палаццо дожей».
А это — в живопись войти,где вздыбленные кони,поверить в старые холстыс Венецией на троне;
поверить в утреннюю синь,в корабль под парусамии в женщин с лицами богиньи с рыбьими хвостами;
поверить в бронзовых рабовперед узорной дверцей;поверить в грозную любовьс кинжалом возле сердца;
в мост Вздохов, в горестную дрожьв предсмертном коридоре,и в перстень, что бросает дожв сверкающее море.
Узнав дельфина по хребту,когда ладьи трясутся,суметь поверить, что Нептунтрясет своим трезубцем;
поверить в умиленный взглядМадонны на младенца,в волхвов молящихся, в козлят,упавших на коленца;
поверить в воинов, что тутстоят в сплошном железе,но верить не в господень суд,а в гений Веронезе,
и не в тюремный сумрак дел,рассказанных о дожах,а в то поверить, что сумелвообразить художник,
и в нашу сказку о Садко,и в Гофмановы сказки.Во все поверить здесь легко!Так убеждают краски.
Рим в снегу
Мы в Рим приехали, когдашел снег стеною с неба,хоть создан Римский календарьбыл без учета снега.
На Форум он валил с утра,и в барельефы втерся,и завалил собор Петра,устлал кварталы Корсо.
Так, видимо, на новый Римразгневался Юпитер,что стал он видом снеговымпохож на старый Питер.
И тут повысыпали вдругвсе гимназисты Рима, —снежками целиться в подруги попадать, и мимо!
И не сердилась божья матьв районе Ватиканана то, что снег пустились мятьпрохожие в сутанах.
Мы показали высший классигры под крики «браво».По вкусу римлянам пришласьмосковская забава.
И каждый брошенный комокбыл свеж и полон света,и он осмыслить нам помог,что мы — одна планета.
А снег лежал, куда ни кинь,и, обратясь к ухабам,стояли статуи богиньподобно снежным бабам.
Но сердце мне щемила мысльо бедности озябшей,о шеях без куниц и лис,без выпушки под замшей.
И ветер изменил свой путь.С утра по тротуарамтеплынью с моря стало дутьи пахнуть банным паром.
И таил снег, теплом гоним,и оползал с колонны,и оказалось, что под ним —Рим был вечнозеленым.
От дуновенья теплоты,летящей с океанов,пылали яркие цветына клумбах у фонтанов.
Пар подымался, словно дым,от гордых пальм тропических…Так я узнал типичный Римв условьях нетипических.
В редакции «L'Unitа»
Не церковь, не музей,не камень обелиска —тут просто дом друзейнезнаемых, но близких.
Я в теплой теснотестолов, листков, заметок;я — в Риме, в «Уните»,в редакции газеты.
Тут собрался народиз самой гущи буден;тут дел невпроворотнасущных, нужных людям.
Тут угощали наснапитком вроде виски,печенье, суетясь,носили машинистки.
Тут, плотный и земной,одетый не по-графски,за дружбу пил со мнойрабочий типографский.
И хлопал по спинес понятным смыслом ласки,чем объяснял вполнеслова по-итальянски.
Товарищ репортервел разговор с поэтом;догадкам был простор —что в слове том, что в этом?
И нет, не интервьюдля прессы и вещанья —от сердца оторвулисток я на прощанье.
Прощались, погостив,с объятьями, как братья,хотелось унестив руках рукопожатья.Потом мы вышли в Римк Мариа Маджиоре,где мокрый снег покрылее простор, как море.
Светилась темнотаот трубок газосветных,светилась «L'Unitа» —название газеты.
За снегом мокрых спинзвучал еще знакомейпонятный шум машин,печатающих номер.
Звучал, звучал в мозгу,как музыка, незримо…Я увезу в Москвувот этот вечер Рима.
Drоits d'homme[8]
Какие главные правау подданного Лондона?Трава! Прежде всего трава,ему бесплатно поданная.
Трава у банков и церквей,колледжей и коттеджей,чтоб лежа думать о своейневесте и надежде.
Трава без надписей: «Не мять!»Их нет. Не обнаружено.Напротив, на траве лежатьне только можно — нужно.
Вот человек. Потертый твидоклеили заплаты,и выдает сей внешний видабстрактивизм зарплаты.
Но и в потертом рукавеесть некая столичность;свободно спящий на траве,он — Индивид, он — Личность,
Возможность лечь глазами ввысь,од звезды небосвода,наводит лондонца на мысль,что вот она — Свобода,
что при британском гордом львене так уж люди серы, —по отношению к травевсе господа, все сэры!
Трава уравнивает ихв правах, законом данных,но что до прав, совсем других,здесь много грустных данных.
Одним приносит сталь и медьбольшие обороты,но есть свобода — не иметьни дома, ни работы.
Зато — трава! Зеленый мех,где, точно на открытке,так поздравительно на всехвзирают маргаритки.
Свидетель жизни островной,пусть я сужу пристрастно,но, Liberty[9] одной травойты обошлась прекрасно!
А так — хорошая трава,по ней приятно ходится.Британии сии праванедорого обходятся.
Дома
Дома стоят, как люди, — разные.Одни хлопочут перед садом.Другие — брошенные, праздные —молчат — им ничего не надо.
Одни — дымят из труб обугленных,а в дождь готовы перепиться.Другие — как старухи буклями —свисают серой черепицей.
И есть дома с душою запертой,и есть с душонкою прожженной,и есть распахнутые запросто,и есть дома-молодожены.
И есть дома — одни остались имвикторианские боскеты;стоят вдвоем они до старостии держат белые букеты.
А есть еще дома бездомные,с отчаяньем в высоких окнах;пустуют комнаты огромные,как руки старых безработных.
Дома живут, дома стареются,каминным сердцем пламенеют,дома грустят, дома надеются,дома робеют и не смеют.
А то им вместе слиться хочетсяи шумно выйти на дорогу,сходя с ума от одиночества,хотят раскрыться и не могут,
И кисеёю закрываются,прикрыв глаза после обеда…А люди на траве валяются,припав щекой к велосипедам.
На траве
Маргаритки росли в траверукоделием на канве;после дождичка в четвергспал я в Лондоне на траве.
Тучи двигались в синевена восток, может быть, к Неве;так я думал, глазами вверхлежа в Лондоне на траве.
Шпили множились в голове,как Вестминстера дубль W;в Девятнадцатый плыл я век,лежа в Лондоне на траве.
В гости к царствующей вдове,к деревянным столам тавернпуть держал я, глазами вверхлежа в Лондоне на траве.
Но сквозь окна в сплошной листвеприплывал я опять к Москве,к тишине подмосковных рек,лежа в Лондоне на траве.
К золотой, в небесах, главе,к недописанной там главея приплыл, не поднявши век,лежа в Лондоне на траве.
В Лондоне
