Семен Кирсанов - Собрание сочинений. Т. 1. Лирические произведения
Дорога в Венецию
Мы пять часов спускались с Альп.Вид — из гранита вылит.Давал туннель за залпом залпвагонами навылет.
За нами следом шла метель,и голубой, как глобус,пейзаж отелями летели провожал автобус.
Пейзаж рекламой убеждал:пить воду Пелегрино!Но путь в Венецию не ждал, —он несся по долинам.
Он несся к Золотому Льву,к лагуне синесонной,сквозь буквы надписей «Belvue»ка стенах пансионов.
И каждый дом стоял сквознойот трехметровых стекол,желтел налаченной сосной,поставленной на цоколь,
с плющом, заползшим под карниз,на стенах бологолых,а между штор — сюрреализмстолов и кресел в холлах.
И все ж Италия бедна —ей не хватает лака, —вдруг поворачивается стенакирпичного барака
и обнаруживает гнильстропил и старых балок,где быт, как сваленный утиль,так безнадежно жалок.
Здесь нищ, и голь живет одна,ни галстуков, ни глянца,одна лишь запонка виднана горле итальянца.
Жена — за варкой макарон,но и в семье рабочейпригодны кудри для корони не глаза, а очи!
Потом, с холстами старых залсопоставляя это,я вспомнил тех, кого писалс натуры Тинторетто…
Автобус, здесь остановись.Во мне возник прозаик.Вторгаться я обязан в жизнь,она важней мозаик!
Но строг маршрут, и мы должныпринять культуры порцию,взирать на древние ножны,на Цезаря, на Порцию,
спешить к гостинице в обед,смотреть сквозь окна влажныена отдалившийся хребет,на чудеса пейзажные.
Пейзаж равнинней и ровней,и, как удар по струнам,под нами мост и в стороне —дуга воды — лагуна!
Большой канал
И вот к гондолам нас ведут,лагуною обглоданным.Гондолы называют тутпо-итальянски — «гондолы».
Мы сели в гондолу, и воттолчок, — и по инерциинавстречу с двух сторон плыветБольшой канал Венеции.
Вздымает вверх скрипичный грифладья резного дерева;держусь за бронзу львиных грив —беда для сердца нервного.
Наклонно гондольер стоит —артист своей профессии.Не декорации ль своитеатры здесь развесили?
Плывет галерка мимо насв три яруса и ложи.Как зал театра, накренясь,плывет Палаццо дожей.
Все задники известных пьеси Гоцци и Гольдонимы, проплывая, видим здесь,качаясь на гондоле.
На этих пьесах я бывалкак друг одной актрисы…Вплываем в боковой канал,как ходят за кулисы.
А между двух старинных стенобъедки, в кучу смятые;на них торжественная тенькакой-то дивной статуи.
Затем ступеньки лижет плеск,и пристань волны облили, —сюда бы шляпы, бархат, блескв глазах надменных Нобилей.
Но там — в беретах пареньки,бровасты и румяны,стоят, засунув кулакив бездонные карманы.
Они б их вынули, когда бподобралась работа —кули таскать бы на корабль,сгружать товары с борта.
И вдруг, когда мы рядом шли,к стене почти прижатые,причину пареньки нашли,чтоб вынуть руки сжатые.
И мы увидели салют,известный всем рабочим,а дальше новые встаютпалаццо, между прочим.
«Флориан»
Мир голубей покрыл квадраткамней святого Марка.Брожу я с самого утраот арок к новым аркам.
И вот кофейня «Флориан»,и вспомнить ты успеешь,что здесь садился на дивансиньор Адам Мицкевич
смотреть на разноцветный грими ленты карнавала…Чего ж, о польский пилигрим,тебе недоставало?
Недоставало с вышиныхолмов смотреть на села?Недоставало тишиныдалекого костела?
Хоть тут и небо голубей,и в лавках звон богатства, —хотелось этих голубейпослать на Старе Място…
Рука поэта оперласьна темно-красный бархат.Вокруг Венеция несласьна карнавальных барках.
Помпоны, длинные носы,арлекинады краскии фантастической красыресницы из-под маски.
Но вспоминает он корчму,где, по цимбалам грянув,мой прадед раскрывал емустрану Ядвиг и Янов,
где ураганный этот звоностался жить в «Тадеуше»,и потому не смотрит онна чернокудрых девушек,
на золотого, в звездах льва,и в бархатной неволеон шепчет про себя словатоски, обиды, боли.
Рассвет в Венеции
Я в шесть часов утрашел утренней Венецией.Сырой туман устлалсеребряный венец ее.
И кампанилы стантянулся в небо млечное,одел ее туман,как платье подвенечное.
Из сводчатых воротпо уличке Спаддариашел заспанный народв сиреневое марево.
Шел, думая про стол,шел с брюками опухшими,вперед, не глядя, шел,шел с головой опущенной.
Шел, ящики несяв тратторию, к хозяину,шел, зная, спать нельзя,и не заснуть нельзя ему.
На солнечных часахеще и тени не было,и сырость, как роса,закрыться шарфом требовала.
Ночные дамы шли,с недосыпа осипшие,металл незвонких лирв свои карманы ссыпавши.
Шла бедность, шла нуждана полдороге к голоду,которой не нужнаэкскурсия по городу.
А с каменных перилсмотрели птичьи головы:то, в пух своих перинуткнувшись, спали голуби.
На них садился снег,как пух, еще не узнанныйявлялись к ним во снекулечки кукурузные.
Все это в сторонея вижу из тумана.Вставать в чужой странерекомендую — рано.
Флаги
Венеция, красив твой флаг,где лев на синем поле!
У стен со львами на углахя двигаюсь в гондоле.
Канал или ладья самамой разум укачала,но мне почудилось: домапривязаны к причалам,
и эти — рядом, на мелидворцовые громады —в действительности кораблитаинственной армады.
Чья тень мелькнула на носу?Кто искру в воду бросил?А окна круглые внизу —что, разве не для весел?
Но из бойниц наискоскипротянуты не пушки —здесь на древке висят носкии простыни для сушки,
гирлянды мокрого белья —трусов, сорочек разныхот корабля до корабляразвешаны, как в праздник.
И, лепкой дивною богат,дворец над гнутым мостомстоит, как парусный фрегатнадутых ветром простынь!
Но вот блеснула и рука,нет, ручка из оконца,флажок батистовый платкаповесила на солнце.
И я увидел вензель «R»,исполненный умело.О, все понятно мне теперь:он вышит для Ромео!
Я разгадал дворцовый быт,проник в секрет фамильный,в палаццо этом бак кипитс водой и пеной мыльной.
И там, спиною к площадям,с туманного рассветастирает, ручек не щадя,на всю семью Джульетта.
Я ей желаю всяких благ,плывя в своей гондоле,пока на солнечных часахспит лев на синем поле.
Палаццо дожей
