Симон Чиковани - Стихотворения и поэмы
58. Вардзийский зодчий. Перевод Н. Заболоцкого
Позабытым в веках фолиантомэти двери висят над горой.Всё здесь дышит умом и талантом,и долина блистает Курой.
Вечерело. На древние сводыя смотрел, не смыкая очей.По уступам, как вешние воды,прокатилась громада камней.
Сотни глаз отворив молчаливо,надо мною зияла скала.Чудо чудное, дивное диво —всю округу она стерегла.
Я подумал: «Сколь надо усилий,чтоб построить подобную дверь!Как здесь имя твое возносили,славный мастер, забытый теперь!»
И тогда я представил, как в кельеты цедил из кувшина вино,как бродил с подмастерьем в ущелье,объясняя, сколь чудно оно.
Как измерил ты скалы и горы,вдохновенной мечтою томим,как скалистые эти просторыизукрасил твореньем своим.
Лоно скал укрепив колоннадой,ты чертоги воздвиг в глубинеи четыреста глаз над громадойпрорубил в каменистой стене.
Может быть, и поныне, мечтая,посещаешь ты каменный зал.Сила духа твоя молодаяздесь столкнулась с твердынею скал.
Я смотрю: как строка Руставели,блещет светлый вардзийский родник.Чую сердцем, как в каменном телеты подобьем чертога возник.
Как вместилось столь дивное чудов древний круг ограниченных дней?У кого появилась, откудамысль, проникшая в тело камней?
И томит мое сердце утрата —позабытое имя твое.Лишь Кура тебя знала когда-то,но безмолвно теченье ее.
Не к лицу тебе, мастер, забвенье!Сквозь ушедшие в вечность годане тебя ли мое поколеньепризывает в столетье труда?
Именованный в книге поэта,Руставели бессмертен теперь.Но твердыня беспамятна эта,и безмолвна вардзийская дверь.
Неужели тебя загубили,благодетеля нашей земли,колыбель топором изрубили,руку, полную сил, отсекли?
Уничтожили дух Возрожденья,тот, которым ты скалы сдвигали, достигнув вершины творенья,обвенчался с величием скал?
То искусство, с каким напоследокты устроил вардзийский родник?Встань из гроба, неведомый предок,разорви покрывало на миг!
Не к лицу тебе, мастер, забвенье!Сквозь ушедшие в вечность годане тебя ли мое поколеньепризывает в столетье труда?
Ты — наш мастер, ты — наша отрада,мы гордимся твоим мастерством,и недаром твоя колоннаданам твердит о величье твоем.
Мертвый камень мечтами своимиоживил ты в великой борьбе,и коль ты потерял свое имя —будет Вардзиа имя тебе!
193659. Озеро Цунда. Перевод Н. Заболоцкого
Такая здесь повсюду тишина,что кажется, едва взлетит пушинка,разбудит нам окрестности онаи зашумит вардзийская тропинка.
Так думал я, скитаясь меж холмов,но озеро, прозрачнее лазури,пронзив меня стрелою тростников,запело вдруг, воркуя, как чонгури.
Клочком письма тоскующей Нестаноно застряло в скалах отдаленных,откуда птиц умчался караван,где ни лесов, ни зарослей зеленых.
Лишь тростники, как тысяча ресниц,колеблются над сонною водою.Как грустно без деревьев и без птицкачаться им, беседуя с горою!
Но стаи уток, шеи приподняв,как барельефы древнего картвела,сидят в воде, и стебли тонких травдрожат над ними, наклоняя тело.
Быть может, здесь и ты чинил тростник,и на пере, как капельки, виселито Веспер, то Меркурий, и на мигкрасавец тигр мелькал среди ущелий.
Быть может, ты, рыдая возле скал,здесь озеро оставил, вдохновенный,когда слова для песен высекал,Хертвисской башней встав перед вселенной.
И озеро теперь — лишь только твойзастывший вопль, раскрывшееся окоприроды величавой и немой,что возле Тмогви блещет одиноко.
И дремлют в нем высокие мечты,твои былые мысли и страданья,сокровища труда и красоты,первоначальных дней воспоминанья.
Приветствуя случайный наш приход,шумит тростник над берегом пустынным,и ждет тебя, и медленно поет…Иль это песнь о гении старинном?
И слов твоих мне слышится прибой,как будто ты проходишь над водоюи, мысль народа чуя за собой,как верный лук, сгибаешь стих рукою.
И учишь нас ты словом управлять,чтоб наша песнь звенела, как чонгури.Чтоб снизошла на воды благодатьи в скалах Тмогви не стонали бури.
И сладко нам, и стрелы тростников,терзаемых в столетии угрюмом,встречают солнце на заре веков,осыпав нас передрассветным шумом.
193660. Мастера-переписчики «Вепхисткаосани». Перевод П. Антокольского
На ветхом списке «Вепхисткаосани»цветная тушь и пурпур не померкли:вот вся земля в полуденном сиянье,вот опрокинут тополь в водном зеркале…
Как будто только что монашек истовыйвоскликнул: «Кшш!» — и пташка заметалась.Потом он долго книгу перелистывал,но гостья в ней пернатая осталась.
Ее художник на листе привесил,ей перышки вздувает ветерок.А рядом — всё родное поднебесьеплывет, плывет, синея между строк.
Не сгинет пташка под охраной львинойу башен руставелевских шаири.Не сгинет семь столетий с половиной,вскормленная родимой яркой ширью.
Зеленый мир по-прежнему теснитсяпред витязем, сидящим у реки.И тигры обступили ту страницуи лапами касаются строки.
И вспомнил витязь о «Висрамиани»,о повести, похожей на печаль его.Лицо любимой видит он в тумане,в воде и в чаще — розовое зарево.
А там второй в пустыне одичалойсо звездами родными говорит.И только слово песни прозвучало,небесный свод сочувствием горит.
Так переписчик и художник рядом,усердствуют в товарищеском рвенье,и дивным облекается нарядомстраница в миг ее возникновенья.
И в ней сквозят Иран и Византиядымками благовоний, пестрой пряжей.Синеет даль, синеют льды седые,синеют пропасти родимых кряжей.
Художник — тоже витязь, полный доблестнымвосторгом и любовью беззаветной,как бы в ночи разбужен ранним проблескомиль пеньем петуха передрассветным.
Не целовал он древо крестной муки,не кланялся языческим божкам.Сжимали кисть его сухие руки,и покорялись формы тем рукам.
Как Тариэла Автандил, бывало,художника вел переписчик грамотный.И дружба их народу отдавалабогатство этой были незапамятной.
Был слышен переклик дозоров башенныхиз Тмогви,Вардзии,Бостан-калакии дальний конский топот — в ошарашенных,разбуженных расселинах во мраке.
И, бодрствуя в каморке полунощной,трудясь над дивным вымыслом поэта,для Грузии своей, грядущей, мощной,сокровище они хранили это
и свечи жгли… А между тем под спудомгорело пламя слова ярче свеч,чтобы своим простым и вольным чудомвсех мракобесов беспощадно жечь!
193761–65. Армазские видения
