Екатерина Таубер - Одиночество
«Так же падал снег в России…»
Так же падал снег в России,В детстве, в сумерки, давно,Хлопьями — в сады глухие,В приоткрытое окно.Плеч измученных прохожихОн касался так легко,Белое готовил ложеУходящим далеко.На потертые шинелиВ наш земной, привычный адХлопья снежные летели…
Хлопья снежные, закат —Все осталось там, за нами.Времени оборван бег…
Над нерусскими словамиКружится случайный снег.
«Играют дети на дворе…»
Играют дети на дворе, —В колодце каменном, глубоком,Где только утром на зареСкользит луч солнца одиноко;
А в окнах — восковой старик,Ленивой смертью здесь забытый,Полубезумный клонит ликВ колодец вечности раскрытый.
Следит, тоскующий с утра,Как тени в глубине мелькают,Как озорная детвораОпять в солдатики играет;
Как стынет брошенный утюг;Как стынет сердце год за годом…И вот — пророческий испугУже ползет над мрачным сводом,
Над щелью узкой и сырой,Над гибелью неотвратимой!Но дети заняты игрой,Игрой бессмысленной, любимой.
«Громоздятся над стенами стены…»
Громоздятся над стенами стены,Заводные летят поезда,Бредят ночью над пепельной СенойЗаблудившихся зданий стада.
То бессонница, то вдохновенье…На рассвете — и слабость, и дрожь.Соблазнительного песнопеньяВ красоту превращенная ложь.
И в оковах последнего пленаСокровенная жажда Суда. —Скоро ль к мертвому сердцу вселеннойПросочится живая вода?
«Мальчик шел лениво. Упирался…»
Мальчик шел лениво. Упирался.За руку вела его сестра.Ножкой топал, плакал и ласкался,Как большой вздыхал. — «Домой пора!»
Как большой вздыхал… Неумолимо,Мимо сада городского прочь,Уводила улицей любимой,Уводила в сумерки и в ночь.
Так и смерть, прервав восторг и муку, —Старшая суровая сестра, —Стиснет нашу стынущую руку,Поведет… — Домой, домой пора!
«Нам нужно только оттолкнуться…»
Нам нужно только оттолкнутьсяОт берега. Усилье, взмах, —И никогда уж не вернутьсяВ земную тьму, и лед, и прах;
На те безумные дороги,Что рвутся прочь из городовК вершинам голубым и строгим,К сиянью вечному снегов, —
И обрываются над бездной,И возвращаются назадС закономерностью железнойВ лелеемый веками ад.
Мы часа ждем освобожденья,Мы задыхаемся в плену,В бесцельном, бешеном круженьиПротягиваем руки сну.
Отчаливаем, отплываемВ слепящую глаза лазурь:Почиет там страна родная,Недостижимая для бурь…
«Над спящим городом гудок…»
Над спящим городом гудокФабричный плачет на рассвете,Струится утра холодокИ скучно жалуются дети.
От ветра стекла дребезжат,Как шутовские погремушки,И снова валишься назад —Назад в нагретые подушки.
И закрываешься рукой,И чувствуешь в изнеможеньи,Какой пронизано тоскойЗемного утра пробужденье.
Как трудно голову поднять,Как трудно справиться с дремотой,Чтоб быть раздавленной опятьСвоею нищенской заботой…
«Давным-давно — во сне, быть может?..»
Давным-давно — во сне, быть может?В саду играли брат с сестрой.Ничто тех дней не потревожитПод прочной времени корой.
Они прошли для нас, для мираВо всей их прелести земной.Как нынче холодно и сыроНе только осенью — весной!
Мы гибнем так неудержимо,Так мало любим, мало ждем.Весь путь, как лес непроходимый,Как смерть таящий водоем.
И лишь во сне — часы возвратаВ мир детства легкий и родной,Где только тень сестры и братаНа клумбе сада вырезной.
«Пройдут томительные годы…»
Пройдут томительные годы,Покроет вечности туманИ эти жалкие невзгоды,И тусклых радостей обман:
И ты узнаешь, что не стоитТак убиваться, так гореть,Чтоб домик карточный построитьИ к славе призрачной лететь;
Что музыка лишь уцелелаНад жизнью, выжженной дотла,Чтоб у последнего пределаТебя не поглотила мгла;
Что в нищете и униженьиПобедней с каждым днем звучитТо торжествующее пенье,Что бедный мир преобразит.
«Сквозь сумерки и ночь тоннелей…»
Сквозь сумерки и ночь тоннелей,Над пропастями, — по мостам,Вагоны пьяные летели,Шатаясь, кланяясь кустам.
Зеленых кипарисов свечи,Сады, цветущие кругом,— Как вестники желанной встречи, —О море пели голубом.
И город спал средневековый,И у его высоких стенСклонялись пальмы, словно вдовы,Незнающие перемен.
«В облаке розовом пыли…»
В облаке розовом пылиСтадо спускалось с горы,Сумерки нас сторожили,Тлели заката костры.
Тайные зовы долиныВсе становились слышней.Над колокольней стариннойСтая взвилась голубей.
Легкою дрожью дрожалиТоненькие тополя.Мудрой, вечерней печалиГлянула в очи земля.
«Как черный лебедь, кипарис…»
Как черный лебедь, кипарисНад горизонтом выплывает.Вот барка огибает мыс,Поет волна береговая.
Века скалистый остров спитВ пучине брошен и затерян,Здесь ноги мрамор холодит,Здесь даже голос бурь размерен.
В высоком храме — тишина,Венки неяркие на плитах.И только неба пеленаГробниц касается забытых,
Да в час прибоя иногдаСоленая их лижет пена.И снова сонные годаТекут над нами… Неизменно…
«На крышах сушится белье…»
На крышах сушится белье,Летают голуби и ветер,И море в жалкое жильеСтучится грозно на рассвете.
И на рассвете я дышуСоленым воздухом свободы.Не жалуюсь и не ропщуИ не кляну земные годы.
И если даже дом снесетВолна высокая прибоя,Тот чудный мир и воздух тотВсегда останутся со мною.
Как много надо потерять,Какие вытерпеть невзгоды,Чтоб утром солнечным дышатьСоленым воздухом свободы!
II
«Тогда чернели кипарисы…»
Тогда чернели кипарисыЗа монастырскою стенойИ зной июльский, белый знойЛился из раскаленной выси.
И старый лодочник стоял,Гребя с улыбкой безучастной, —Не первой пары лепет страстныйОн за спиною услыхал.
В его морщинистых рукахВесло покорное скользило.А море пело и грозилоВ давно сожженных берегах.
Невыносимый полдня жарМешался с вкусом поцелуя,Ресницы жадные, ликуя,Скрывали тлеющий пожар.
И лишь в последней глубинеПел тайный голос о разлуке, —О смерти, гибели и муке,О долгожданной тишине.
«Ни плеч, ни рук, ни губ моих не тронешь…»
