Джон Донн - Стихотворения и поэмы
САТИРА II
Сэр, этот город весь мне ненавистен!Но если есть главнейшая из истин,То есть и зло, какое я бы счелГлавнейшим, превосходнейшим из зол.Не стихоплетство, – хоть сия досадаСтрашней испанских шпаг, чумы и глада,Внезапней, чем зараза и любовь,И не отвяжется, пока всю кровьНе высосет, – но жертвы сей напастиБессильны, безоружны и отчастиДостойны сожаленья, а никакНе ненависти, аки лютый враг.Один (как вор за миг до приговораСпасает от петли соседа-вораПодсказкой «виселичного псалма»)Актеров кормит крохами ума,Сам издыхая с голоду, – так дышитОрганчик дряхлый с куклами на крыше.
Другой на штурм сердец стихи ведет,Не ведая, что век давно не тот,Пращи и стрелы не пригодны боле,Точнее попадают в цель пистоли!Иной подачки ради в рифму льстит:Он попрошайка жалкий, не пиит.Иной кропает оттого, что модно;Не хуже прочих? – значит, превосходно!А тот, кто разума чужого плодПереварив прескверно, выдаетИзвергнутый им опус тошнотворныйЗа собственный товар? – он прав, бесспорно!Пусть вор украл из блюда моего,Но испражненья – целиком его.Он мной прощен; как, впрочем, и другие,Что превзошли божбою литургию,Обжорством – немцев, ленью – обезьян,Распутством – шлюх и пьянством – океан.И те, для чьих пороков небывалыхВ аду не хватит особливых залов,Столь во грехах они изощрены, —Пусть! в них самих есть кара их вины.Но Коский – вот кто гнев мой возмущает!Власть времени, что агнца превращаетВ барана, а невинный прыщик – в знакТой хвори, о которой знает всяк,Студента превратила в адвоката;И тот, кто рифмоплетом был когда-то,Став крючкотвором, возгордился так,Что даже волочиться стал, чудак,По-адвокатски: «Я вношу прошенье,Сударыня». – «Да, Коский». – «В продолженьеТрех лет я был влюблен; потерян счетМоим ходатайствам; но каждый годПереносилось дело…» – «Ну, так что же?» —«Пора де факто и де юре тожеЗаконно подтвердить мои праваИ возместить ущерб…» – Слова, слова,Поток судейской тарабарской дичи,Терзающие нежный слух девичий,Как варварская брань иль ветра войНад монастырской сломленной стеной!Я бы простил глупца и пустозвона,Но тот, кто выбрал поприще закона,Преследуя стяжательскую цель,Тот храм Фемиды превратил в бордель.Шурша бумагами, как юбкой шлюха,Он зубы заговаривает глухо,Темнит, – как вор, в темницу сев, темнит,Что, мол, за поручительство сидит;Просителя, что о своем хлопочет,Как королевский фаворит, морочит(Иль сам король); к барьеру напролом,Как бык, он лезет – лгать перед судом.Нет столько в королевской родословнойУблюдков, ни в истории церковной —Содомских пятен, сколько в нем живетЛжи и пронырства; в них его доход.Он оттягать себе намерен вскореВесь этот край от моря и до моря;Наследников беспечных мотовство —Источник адской радости его.Как смотрит бережливая кухарка,Чтоб не пропало даром и огарка,Мечтая лет за тридцать, может быть,На платье подвенечное скопить, —По крохам собирает он именье,Блюдя азарт картежный – и терпенье.На свитках, что свободно обовьютПолграфства (в наши дни за меньший трудОтцами Церкви славятся иные),Он лихо сочиняет закладные,Бумаги не жалея; так сперваЖелал бы Лютер сократить словаСвятых молитв, когда, послушный инок,По четкам он читал их без запинок,Но отменив монашескую блажь,Добавил Славу с Силой в Отче наш.Когда же он продажу совершает,То как бы по оплошке пропускаетНаследников, – так спорщик-богословВ упор не замечает в тексте слов,Чья суть, коль толковать ее неложно,Его резонам противоположна.Где рощи, одевавшие уделНаследственный? – Мошенник их надел.Где хлебосольство предков? Не годитсяУсадьбам ни по-нищенски поститься,Ни вакханальствовать: в большом домуБольшие гекатомбы – ни к чему;Всё – в меру. Но (увы!) мы ценим вродеДела благие, но они не в моде,Как бабушкин комод. Таков мой сказ:Его не подвести вам под Указ.
САТИРА III
Печаль и жалость мне мешают злиться,Слезам презренье не дает излиться;Равно бессильны тут и плач, и смех;Ужели так укоренился грех?Ужели не достойней и не крашеРелигия, возлюбленная наша,Чем добродетель, коей человекБыл предан в тот, непросвещенный, век?Ужель награда райская слабееВелений древней чести? И вернееПридут к блаженству те, что шли впотьмах?И твой отец, найдя на небесахФилософов незрячих, но спасенных,Как будто верой, чистой жизнью оных,Узрит тебя, пред кем был ясный путь,Среди погибших душ? – О, не забудьОпасности подобного исхода:Тот мужествен, в ком страх такого рода.
А ты, скажи, рискнешь ли новобранцемОтправиться к бунтующим голландцам?Иль в деревянных склепах кораблейОтдаться в руки тысячи смертей?Нырять в пучины, в пропасти земные?Иль пылом сердца – огненной стихии —Полярные пространства растопить?И сможешь ли ты саламандрой быть,Чтоб не бояться ни костров испанских,Ни жара побережий африканских,Где солнце – словно перегонный куб?И на слетевшее случайно с губОбидное словцо – блеснет ли шпагаВ твоих руках? О, жалкая отвага!Храбришься ты и лезешь на рога,Не замечая главного врага;Ты, ввязываясь в драку бестолково,Забыл свою присягу часового;А хитрый Дьявол, мерзкий супостат(Которого ты ублажаешь) радТебе подсунуть, как трофей богатый,Свой дряхлый мир, клонящийся к закату;И ты, глупец, клюя на эту ложь,К сей обветшалой шлюхе нежно льнешь;Ты любишь плоть (в которой смерть таится)За наслаждений жалкие крупицы,А сутью и отрад, и красоты —Своей душой пренебрегаешь ты.Найти старайся истинную веру.Но где ее искать? Миррей, к примеру,Стремится в Рим, где тыщу лет назадОна жила, как люди говорят.Он тряпки чтит ее, обивку креслаЦарицы, что давным-давно исчезла.Кранц – этот мишурою не прельщен,Он у себя в Женеве увлеченДругой религией, тупой и мрачной,Весьма заносчивой – хоть и невзрачной:Так средь распутников иной (точь-в-точь)До грубых деревенских баб охоч.Грей – домосед; ему твердили с детства,Что лучше нет готового наследства;Внушали сводни наглые: она,Что от рожденья с ним обручена,Прекрасней всех. И нет пути иного,Не женишься – заплатишь отступного,Как новомодный их закон гласит.Беспутный Фригий всем по горло сыт,Не верит ничему: как тот гуляка,Что много шлюх познав, страшится брака.Любвеобильный Гракх – наоборот,Он мыслит: сколь ни много женских мод,Под платьями у них различий нету;Так и религии. Избытком светаБедняга ослеплен. Но ты, учти,Одну обязан истину найти.Да где и как? не сбиться бы со следа!Сын у отца спроси, отец – у деда;Почти близняшки – истина и ложь,Но истина постарше будет все ж.Не уставай искать и сомневаться:Отвергнуть идолов иль поклоняться?На перекрестке верный путь пытать —Не значит в неизвестности блуждать,Брести стезею ложной – вот что скверно.Пик Истины высок неимоверно;Придется покружить по склону, чтобДостичь вершины, – нет дороги в лоб!Спеши, доколе день, а тьма сгустится —Тогда уж будет поздно торопиться.Хотенья мало, надобен и труд:Ведь знания на ветках не растут.Слепит глаза загадок средоточье,Хоть каждый их, как солнце, зрит воочью.Коль истину обрел, на этом стой!Бог не дал людям хартии такой,Чтоб месть свою творили произвольно;Быть палачами Рока – с них довольно.О бедный дурень, этим ли земнымЗаконом будешь ты в конце судим?Что ты изменишь в грозном приговоре,Сказав: меня Филипп или Григорий,Иль Мартин, или Гарри так учил? —Ты участи себе не облегчил;Так мог бы каждый грешник извиниться.Нет, должно всякой власти знать границы,Чтоб вместе с ней не перейти границ, —Пред идолами простираясь ниц.Власть – как река. Блаженны те растенья,Что мирно прозябают близ теченья.Но если, оторвавшись от корней,Они дерзнут помчаться вместе с ней,Погибнут в бурных волнах, в грязной тинеИ канут, наконец, в морской пучине.Так суждено в геенну душам пасть,Что выше Бога чтят земную власть.
САТИРА IV
Отныне все мне нипочем; готовЯ к смерти; сколь ни страшен гнет грехов,В таком чистилище я побывал сегодня —В сравненьи с ним бледнеет Преисподня!Не то чтобы меня туда повлекТщеславья зуд иль гордости порок,Не то чтоб я хотел покрасоватьсяИль милостей монарших домогаться.Но как шутник, по дурости попавНа мессу, заплатил в сто марок штраф,Так я, судьбой застигнутый на местеСтолпотворенья зла, обмана, лестиИ похоти, какими славен Двор,Сочтен был (о, поспешный приговор!)Одним из тех, кто в сем гнезде развратаЖивут, – и не замедлила расплата.Мучитель, что вблизи меня возник,Был чуден видом и повадкой дик;
В Ковчеге зверя не было страннее,Не сыщешь ни в Гвиане, ни в ГвинееТакого монстра; как его назвать,Адам бы затруднился угадать.Его бы истребили, как варяга,В пылу резни норманской; он, бедняга,Поплатится из первых головой,Когда поднимется мастеровойНа чужаков. Он странен так, что стражеНе надобно и сомневаться даже,Чтоб задержать его: «Эй, падре, стой!»Его джеркин и черный, и простой,Быв бархатным когда-то, так истерся,Что лишь воспоминания о ворсеХранит – и скоро будет кружевным,Пока совсем не истончится в дым.Хозяин сей хламиды за границейБывал и знаньем языков гордится:По сути, он наскреб из всех угловСмесь дикую из самых пестрых слов,Окрошину речей, застрявших в ухе,Такую кашу, что и с голодухиНе расхлебать: знахарки трескотня,Схоласта заумь, стряпчего стряпня
И бестолочь бедлама – звук невинныйПред этой беспардонной мешаниной.Таким вот языком ему с рукиРазвязывать чужие языки,Льстить, вдовушек дурить, ловить на словеИ лгать наглей, чем Сурий или Джовий.Меня заметил он. О грозный Рок!Чем я твой бич карающий навлек?«Сэр, – начал он, – по зрелому сужденью,Кому б вы дали пальму предпочтеньяВ лингвистике?» – Я сдуру говорю,Мол, Калепайновскому словарю.«Нет, сударь, – из людей?» В карман не лезуЯ за ответом; называю БезуДа пару наших лучших знатоковХвалю… «Все это – пара пустяков! —Вскричал чудак. – Апостолы, конечно,Знавали толк в наречьях, и успешноПанург болтал на разных языках;Но, проведя в скитаньях и трудахВсю жизнь, я сделался непревзойденней!»«Как жаль, – заметил я, – что в ВавилонеТакого не случилось толмача,Не то (хватило б только кирпича)Их Башня бы до облаков достала».Он буркнул: «При дворе вас видно мало.Уединение рождает сплин». —«Но я не так уж одинок один.К тому же времена, когда спартанецОт пьянства отвращался видом пьяниц,Прошли; картинок Аретино рядНаучит целомудрию навряд;Дворцы владык – пороков ярких сцены —Как школы добродетели, не ценны». —«Сэр! – лопнувшей струною взвизгнул он. —Беседовать о принцах – высший тон!»Я отвечал: «Могильный есть смотрительВ Вестминстерском аббатстве; захотите ль —Он вам расскажет все о королях,Притом покажет, где хранится прахВсех наших Эдвардов и наших Гарри;Он бесподобно врет, когда в ударе». —«Фу! сколь суров и груб английский вкус!Возможно ли представить, чтоб французТакое слушал?» – «Вон он, в спину дышит:Он служит у меня – так, значит, слышит». —«Французы элегантней, наконец,Они для нас в одежде образец». —«И без одежды тоже!» – Он подвохаНе различил; я понял: дело плохо;С тупицами острить – мартышкин труд:Чем больше чешешь, тем сильнее зуд.Тут, к счастию, стряхнув с лица суровость,Он подмигнул мне: «Вы слыхали новость?» —И шепотом, слова роняя с губПо капле, словно перегонный куб,Отверз мне бездну пошлости, поведавТакое, что десятку ХолиншедовНе снилось: в духе ли была с утраМонархиня – и как она вчераВзглянула на кого; кто с кем в амурах,Кто о каких мечтает синекурах,Кто отравил кого и кто, продавПоместье, стал владельцем полных правНа ввоз и вывоз всех еловых шишекИ битых плошек (скоро и мальчишек,Играющих в битки и в расшиши,Обложат пошлиной)… Так от душиОн потчует меня своей стряпнею —Плююсь, кривлюсь и только что не вою.Но нет пощады! Переходит онК политике держав, к борьбе за тронИ все вываливает мне мгновенно —От Гальских войн до взятия Амьена.Ушам уже терпеть невмоготу,Я чувствую отрыжку, тошноту,Как женщина брюхатая, потею —Вот-вот рожу! Тем часом прохиндеюВзбрело на ум (как хитрецу, чья ложь —Приманка для крамолы) на вельможОбрушиться: чины, мол, продаются;Кампании военные ведутсяНе так; важнейшие чины в странеДаются только по родству, а неЗаслугам; офицеры в Хэмптон-ХоллеС пиратами и дюнкерцами в доле.Он знает все: кто мот, кто виносос,Кто любит шлюх, кто отроков, кто коз…Как пленники Цирцеи, превращеньемВрасплох застигнутые, – с изумленьемИ ужасом себя я ощутилПреступником! Уже меня когтилАкт об измене!.. Как же это сразу?Один другому передал заразу —И вылечился? Вывернулся он —А я виновен? Что за скверный сон!Но делать нечего. Я должен пыткиСтерпеть; я должен безо всякой скидкиНа месте оплатить, в конце концов,Грехи свои и всех своих отцов;Таков мой крест… Но пробил час желанный,Вдруг заспешил мой собеседник странный:«Простите, сэр…» – «Да, да, прощайте, сэр!» —«Нет, сэр! Вы не могли бы, например,Мне крону одолжить?» – Не то что крону,Я отдал бы охотно и корону,Чтоб отвязаться. Но как тот скрипач,Что должен напоследок вам, хоть плачь,Исполнить джигу, прежде чем убраться,В любезностях он начал рассыпаться.Едва я их дослушал – и стремглав(Счастливо остановок избежав)Пустился наутек – так из темницыСпасенный узник на свободу мчится.Лишь дома я с трудом пришел в себя;О виденном и слышанном скорбя,Душа томилась и негодовала.Как тот, кто Ад узрел на дне провала,Я был напуган. Впрочем, страх – чертаХолопская. Ужель мои уста,Вспылав, удержатся от обличенья,Из страха? Неужели из почтеньяК надутым и бесстыдным господамЯ Правду, госпожу свою, предам?О ты, что столько по миру бродило,Взглянув на жизнь Двора, скажи, светило,Где во вселенной сыщешь таковойПузырь тщеславья? – Садик восковой,Курьез, приплывший в Лондон этим летом, —Насмешка над придворным нашим светом.Мы – кучка безделушек дорогих,Раскрашенных, но пресных и сухих:Бездельников, гордящихся корнями, —С ублюдочными, жалкими плодами.Итак, одиннадцатый час; пора!И вот уж все, кто занят был с утраКонюшней, теннисом иль потаскушкой,Примочками иль пивом – друг за дружкойСпешат, переодевшись, во дворец,И с ними я (прости меня, Творец!).Поля их шляп оплачены полямиИх вотчин – и увиты похвалами:«Ах, что за роскошь! королю под стать!»Неважно, что назавтра их продатьАктерам отнесут; мир – это сцена,А жизнь – комедия, и преотменноРазыгранная… Новый эпизод:В зал входят дамы. Как пиратский флотНа галион, груженный кошенилью,Бросается, – так, расфуфыря крылья,Мужчины дам берут на абордаж.Сраженье! лесть на лесть и блажь на блажь.Ум в пурпур не рядится, как ни странно;Вот вам резон: вся краска на румянаКрасавицам идет; чужой же умСкупает за бесценок тугодум.Кого не рассмешит, по крайней мере,Вид обчищающегося у двериМакрина? В зал приемный, как в Мечеть,Вступает он и, чтобы разглядеть,Не морщат ли чулки, так задираетКамзол, что этим самым обнажаетНе только смертные грехи прорехИ жирных пятен, но и мелкий грехПриставших перьев. Погружаясь в грезыВеличия, он выверяет позыПо Дюреру и, совершенства кругЯвив собой, счастливый, как индюкИль проповедник новоиспеченный,Что в первый раз читает речь с амвона,Вступает с дамой в страстный разговорИ, встретя у жеманницы отпор,Так пылко протестует, что в МадридеДавно бы уличен был в этом видеКак протестант, – и столько раз твердит:«Клянусь Исусом!» – что, как иезуит,Мог тотчас же быть выведен с конвоем!Да пусть бранятся; поделом обоим.Но Глорий – вот кто всех переплюет:За высший шик считает сумасбродВорваться в зал, терзая острой шпоройПолу плаща, как ловчий с целой своройВизгливых псов, сметая все подряд;С ртом, перекошенным, как у солдат,Бичующих Христа на гобеленах,Что от его ругни дрожат на стенах;Он, точно шут, паясничает всластьИ помыкает всеми, словно власть.Устав, хочу я выбраться на волю, —Не так оно легко; в соседнем холлеСемь смертных сторожат меня Грехов;Миную сонмище здоровяков,Чья гордость – звание «людей короны»,Пуды бифштекса и вина галлоны, —Им сдвинуть колокольню по плечу.Меж этих Аскапаров трепещу,Как тать крадущийся. Отцы святые!Потопом слов обрушьтесь, о витии,На сей рассадник зла! а я лишь могПодмыть его, как слабый ручеек.Смиренью Маккавеев подражая,Свой труд я, может быть, и принижаю;И все ж надеюсь: буду я прочтен,Как должно понят – и внесен в Канон.
САТИРА V
