Райнер Рильке - Книга образов
пространство, что вещам совсем не нужно,-
почти что неочерченность, безбрежность,
и всё — внутри, всё — редкостная нежность
и самоосвещенность до краев;
подобное — где можно повстречать?
Какое чувство возникает там,
где лепестки касаются друг друга?
Взгляни: один, как веко, приоткрыт,
а дальше, глубже снова дремлют веки,
они смежились и десятикратно
как будто чье-то виденье затмили.
Но вот сквозь этих лепестков завесу
проходит свет, притекший прямо с неба.
Они фильтруют каплю мглы небесной,
что жарко обжигает гроздь тычинок,
рождая в них желание подняться.
И в розах есть движенье — погляди:
в их жестах — малый угол отклоненья,
он был бы незаметен, но лучистость
расходится венцом по всей вселенной.
Взгляни на белую — она в блаженстве
широкими раскрылась лепестками,
как из воды восставшая Венера;
а та, краснеющая, смущена
и так легко к бесчувственной склонилась,
которая о ней и знать не хочет,
а там — совсем холодная стоит
среди расцветших и почти опавших.
То, что опало, — тяжко и легко,
оно — как плащ, как ноша и как крылья,
и, может быть, могло бы маской стать,
и опадает, как перед влюбленным.
Они могли быть всем: у этой, желтой,
вид кожуры, которая недавно
еще тугое тело облекала
плода с оранжево-кровавым соком.
А этой расцвести так было трудно,
что розовость ее — ей нет названья —
приобрела сиреневую горечь.
Батистовая — может быть, она
сорочкой нежной в платье затерялась
после того, как вместе их сорвали
в купальне одинокой на рассвете?
А эта здесь — опаловый фарфор
китайской чашечки, такой же хрупкий,
он мотыльками светлыми роится,
а в той — содержится она одна.
И все они наполнены собою,
ибо наполненность собою значит:
весь внешний мир, и дождь, и грусть,
и ветер,
весны раздумье, бегство и тревогу,
и зов судьбы, и мрак земли вечерней,
взлет облаков и их преображенье,
и дальних звезд туманное дыханье —
всё горсточкой в себе сосредоточить.
И вот оно лежит в раскрытых розах.
Перевод Т. Сильман
XV. РАННИЙ АПОЛЛОН
Как ветви без листвы насквозь пронзает
рассвет, уже повеявший весной,-
так в нем нет ничего, что помешает
сиянию поэзии земной
почти сразить нас силой небывалой;
в его виденьях нет еще теней,
и лоб для лавров холоден, пожалуй.
И лишь позднее из его бровей
поднимется розарий, расцветая,
где листья, каждый по себе, растут,
в устах невольный трепет возбуждая,-
в устах, что пребывают в неге зыбкой
и упиваются своей улыбкой,
как будто песню собственную пьют.
Перевод В. Летучего
ХVI. ЭРАННА — САФО
Ты! — кто мечет за пределы дня:
как копье, я позабыто стыла
средь других вещей. Но песни сила
далеко забросила меня —
принести меня назад забыла.
Сестры ткут, о том, где я, гадая,
хлопают с утра дверьми рабыни.
Я одна, далекая, чужая,
и дрожу, как просьба: ей, богине,
в бездне мифов вздумалось отныне
жизнь мою изжить, огнем пылая.
Перевод В. Летучего
XVII. САФО — ЭРАННЕ
Захотела — и тебя смутила,
обвила лозой меча, как дрот,
и, как смерть, тебя насквозь пронзила
и верну, когда придет черед,
и вещам, и миру, как могила.
Перевод В. Летучего
XVIII. САФО — АЛКЕЮ
Фрагмент
Ну и в чем ты мне хотел открыться,
как проникнешь в душу изнутри,
если опускаешь ты ресницы
перед несказанным? Посмотри,
ты, мужчина: вещи именуя,
мы живем, со славой породнясь.
Но погибло бы, я знаю, всуе
сладкое девичество при вас —
то, что пронесли мы без измены,
веря в то, что боги нас хранят,
так, что задыхались Митилены,
точно ночью яблоневый сад,-
в ароматах нашей спелой страсти.
Нет, не смог забыть ты обо всем
ради нас, твой час напрасно прожит,
женолюб с поникнувшим лицом.
Ах, оставь, и я вернусь, быть может,
к лире гореванья моего.
Этот бог помочь двоим не сможет,
но когда пройдет сквозь одного…
Перевод В. Летучего
XIX. НАДГРОБИЕ НА МОГИЛЕ ДЕВУШКИ
Да, мы помним. Словно все сначала
будет повторяться без конца.
Деревце, ты берег забывала
и беспечно груди окунала
в шум бурливой крови беглеца —
бога своего.
Как поражает
юных женщин красотою он!
Жгучий, он, как мысль твоя, пылает,
ранний барельеф твой затеняет,
как твои ресницы, наклонен.
Перевод В. Летучего
XX. ЖЕРТВА
Ах, расцвел, как сад, с тех пор, как встретил
я тебя среди пустого дня;
видишь, я иду, и прям, и светел,-
кто ты, тихо ждущая меня?
Как листву, теряю я бесслезно
прошлое, Далекий и Другой.
И теперь твоя улыбка звездно
над тобой стоит и надо мной.
Перед алтарем все, что таимо
в безымянности с начальных дней,
дай вместить в твое святое имя:
волосами он зажжен твоими
и любовью освящен твоей.
Перевод В. Летучего
XXI. ВОСТОЧНАЯ ПЕСНЬ ДНЯ
Ах, разве с берегом обетованным
не сходна узкая полоска ложа? -
Где в головокруженье непрестанном
мы пламенеем, страсть на страсть помножа.
И разве ночь, где неумолчен крик
зверей, грызущих в ярости друг друга,
нам не чужда, как день, что вдруг возник
снаружи, озираясь от испуга, -
кому понятен их чужой язык?
И надо нам в одно объятье слиться,
как лепестки цветка, пережидая,
пока, кольцо зловещее сужая,
безмерное со всех сторон теснится.
Пока в объятьях прячемся устало,
как знать там, что из нас самих грозит
прорваться то, что до сих пор пугало,-
предательство, и нас не пощадит.
Перевод В. Летучего
XXII. БОГ В СРЕДНИЕ ВЕКА
В душах он накапливался впрок,
призванный судить и править в мире,
но к нему привесили, как гири
(дабы взять и вознестись не мог),
бремена соборов кафедральных
и велели темным числам счет
тщательно вести в стенах опальных,
как часы, определять черед
и трудов, и сна, и праздных дней.
Но однажды взбунтовался он,
и народ был ужасом объят;
Бог ушел, космат и разъярен,
грохоча обрывками цепей,
и страшил всех черный циферблат.
Перевод В. Летучего
XXIII. В МОРГЕ
Они лежат на выщербленных плитах
и ожидают знака, может статься,
что с холодом навеки примирит их
и никогда уже не даст расстаться;
а иначе развязки как бы нет.
Чьи имена в карманах отыскались
при обыске? Досады четкий след
на их губах отмыть вовсю старались:
он не исчез, усилья погубя.
Торчат бородки, жестко, но без злобы,
по вкусу дошлых санитаров, чтобы
зеваки в ужасе не отшатнулись.
Глаза под веками перевернулись
и всматриваются теперь в себя.
Перевод В. Летучего
XXIV. ГАЗЕЛЬ
Gazella dorcas
Вся — колдовство: созвучие живое
слов избранных в тебе сумело слиться
и, раз возникнув, продолжает длиться.
Твой лоб увенчан лирой и листвою,
песнь любованья, чьи слова легки,
ложится на глаза, как лепестки,
тому, кто чтеньем душу утолил
и в забытьи уже глаза закрыл
и представляет: слиток быстроты,
как будто зарядили бег прыжками,
и медлит выстрел, тянешь шею ты:
вся слух; как скрытая кустами
купальщица: вдруг замерла и — ах! -
в ее глазах и озеро и страх.
Перевод В. Летучего
XXV. ЛЕБЕДЬ
Муку одоленья неизвестной
темной дали можно разгадать
в поступи его тяжеловесной;
как и умиранье — отрешенье
от опоры, что могла держать —
