Райнер Рильке - Книга образов
не от моих укусов окаянных.
Открыл ты сердце, и меня ведет
единственный к тебе отверстый вход.
Но ты устал. Увы, к моим устам
прильнуть устами ты не устремился.
Исус, Исус, когда же час наш сбылся?
Как странно суждено погибнуть нам.
Перевод В. Летучего
III. СМЕРТЬ ПОЭТА
Лежал он; бледный и лишенный сил;
черты лица мятежно проступали
с тех пор, как чувства, голоса и дали
с него, как листья с дерева, опали
и безучастный год их поглотил.
Кто знал его живым, не знал о том,
насколько он и мир земли едины,
что все: моря, и горы, и долины —
он воплощал в живом лице своем.
Он далью был, и, ныне безымянна,
она оплакала его уход;
а лик его, где стынет смертный пот,
и нежен, и открыт сейчас, как рана,-
так спелый плод на воздухе гниет.
Перевод В. Летучего
III. СМЕРТЬ ПОЭТА
Так он лежал. Лицо его, храня
все ту же бледность, что-то отвергало,
оно когда-то все о мире знало,
но это знанье угасало
и возвращалось в равнодушье дня.
Где им понять, как долог этот путь;
о, мир и он — все было так едино:
озера, и ущелья, и равнина
его лица и составляли суть.
Лицо его и было тем простором,
что тянется к нему и тщетно льнет,-
а эта маска робкая умрет,
открыто предоставленная взорам,-
на тленье обреченный, нежный плод.
Перевод Т. Сильман
III. СМЕРТЬ ПОЭТА
Его недвижный отчужденный лик
приподнят в изголовий отвесно.
Весь внешний мир с тем, что ему известно
об этом мире было, канул в бездну,
в довременьи и безучастьи сник.
Никто на свете ведь не знал о том,
насколько тесно он был с этим связан:
с водою этой, с глубью этой, с вязом,-
что было это все его лицом.
И до сих пор его лицо — приманка
для шири, что была ему верна.
Мертвеет маска, но пока она,
как тронутая воздухом изнанка
плода, какой-то миг еще нежна.
Перевод К. Богатырева
IV. СУДЬБА ЖЕНЩИНЫ
Как властелин, охотой возбужден,
любой сосуд хватает, чтоб напиться,-
и после долго у владельца он,
припрятан, как реликвия хранится,-
так и судьба, быть может, иногда
от жажды торопливо к ней влеклась,
и маленькую жизнь свою, боясь
разбить, она, испуганно-горда,
хранила в горке за стеклом, в догляде,
где драгоценный хлам лежит порой
или вещицы с памятной отметкой.
И там она лежала, как в закладе,
и становилась старой и слепой,
так и не став бесценной или редкой.
Перевод В. Летучего
IV. СУДЬБА ЖЕНЩИНЫ
Как на охоте, жаждою томим,
король любую чашу принимает, -
и собственник, как кубком призовым
гордясь, ее на полке оставляет:
так и судьба к какой-нибудь одной
прильнет, — и та, в гордыне беспричинной,
чтоб не разбить хрустальный облик свой,
его хранит ревниво за витриной,
где, навсегда от мира защищен,
сокровищ ряд замками охраняем
(иль то, что мы сокровищем считаем).
И так она, не зная жизни звон,
живет одна, в тюрьме своей нетленной,
и станет старой и недрагоценной.
Перевод А. Биска
IV. СУДЬБА ЖЕНЩИНЫ
Как на охоте, свесившись с коня,
король стакан хватает, чтоб напиться,
и как владельцем с памятного дня
он под стеклом реликвией хранится,
вот так судьба, возжаждавши, подчас
подносит Некую к губам и пьет,
и, осушив по каплям, отдает
тому, кто в жалком рвении, боясь
ее разбить, хранит всю жизнь в витрине,
где ценности хранятся под стеклом
(иль то, что он считает таковыми).
И там она с тех пор стоит доныне,
и слепнет, и дряхлеет с каждым днем —
вещь, безделушка — наравне с другими.
Перевод К. Богатырева
V. РАССТАВАНЬЕ
Дано мне расставанье ощутить.
В чем суть его, теперь мне стало ясно:
злой мрак объемлет то, что так прекрасно,
чтоб ярче оттенить — и поглотить.
Я беззащитен был в минуты эти,
меня позвали, бросили; одно
мне виделось — все женщины на свете
как бы слились в то белое пятно.
Оно кивало, уж не мне, мелькнуло
совсем вдали, мелькало без конца —
иль это только ветка деревца,
с которого кукушка вдруг вспорхнула?
Перевод Т. Сильман
VI. ПАНТЕРА
Jardin des Plantes, Paris
Скользит по прутьям взгляд в усталой дреме;
и кажется, за прутяной стеной
весь мир исчез, — и ничего нет, кроме
стены из прутьев в гонке круговой.
Упругих лап покорные движенья
в сужающийся круг влекут ее,
как танец силы в медленном сближенье
с огромной волей, впавшей в забытье.
Лишь изредка она приоткрывает
завесы век — и в темноту нутра
увиденное тотчас проникает
и в сердце гаснет, как искра.
Перевод В. Летучего
VI. ПАНТЕРА
Париж, Jardin des Planter
Ее глазам стальные эти прутья
Настолько примелькались, что она
За прутьями пути и перепутья
Считает миром сгинувшего сна.
Ее упруга поступь. Но, постылый,
Ей чужд по клетке бесконечный бег,
Как будто происходит пляска силы
Вкруг воли, что повержена навек.
Лишь иногда она чуть приоткроет
Глаза, и из-за клетки 470-нибудь
Вдруг в памяти, как в небе астероид,
Мелькнет, чтоб в сердце утонуть.
Перевод В. Васильева
VII. ТАНАГРА
Глины кусок, обожженный
солнцем или огнем.
Женской руки обнаженной
жест в сотворенье своем
до бесконечности длится —
не с тем, чтобы вещью прельститься,
манящей издалека,-
но, чувству доверясь охотно,
тянется он безотчетно,
как к подбородку — рука.
Мы вертим в руках изваянье
и к разгадке почти близки
их длящегося существованья,
надо только и расстоянью,
и времени вопреки
глубже и пораженней
в прошлое вперить взгляд,
сияя, — чуть просветленней,
чем год или час назад.
Перевод В. Летучего
VIII. БУДДА
Путник видит: сверху, как с кургана,
золото течет, блестя в пыли;
словно государства покаянно
в кучу все сокровища снесли.
Но вблизи ты, как при виде чуда,
высотой его бровей сражен,
потому что это не посуда,
и не серьги, и не перстни жен.
Разве скажет кто-нибудь, что видел,
из чего отлит, как водружен
в чашу лотоса сей желтый идол:
благ, безмолвен и невозмутим,
прикасается к пространствам он,
как ладонями к щекам своим.
Перевод В. Летучего
IX. АВТОПОРТРЕТ 1906 ГОДА
Наследный знак дворянства родового
запечатлен в строении бровей.
Испуг и синь в глазах, как у детей,
безропотность, но не раба немого —
поденщика и женщины скорей.
И рот как рот, большой и без затей,
не льстивый, и неправедное слово
ему претит. Открытый лоб сурово
очерчен, как у вдумчивых людей.
Все осознать как сущность не рискну;
она еще ни в радости не стала,
ни в горе цельностью, но изначала,
по признакам, уже предвосхищала
и жизненность свою, и глубину.
Перевод В. Летучего
IX. АВТОПОРТРЕТ 1906 ГОДА
Дворянского стареющего рода
неукротимость жесткая бровей.
А взгляд — как у испуганных детей:
в нем и смиренье есть и несвобода,
но не раба, а женщины скорей.
И рот как рот, все шире и точней
с годами; все яснее год от года
отражена в нем истины природа;
и лоб — в игре задумчивых теней.
Во всем как бы предчувствуется связь:
ибо в страданьях, в счастье, в невезеньи
ничто еще не знало обобщений,
словно случайно где-то в отдаленье
мысль о глубоком, сущем родилась.
Перевод Т. Сильман
X. КАФЕДРАЛЬНЫЙ СОБОР
