Марина Цветаева - Борисоглебский, 6. Из лирического дневника 1914—1922
Между 6 <19> и 20 марта <2 апреля> 1920
«Люблю ли вас?..»
Люблю ли вас?Задумалась.Глаза большие сделались.
В лесах — река,В кудрях — рука— Упрямая — запуталась.
Любовь. — Старо.Грызу перо.Темно, — а свечку лень зажечь.
Быть — повести!На то ведь иПоэтом — в мир рождаешься!
На час дала,Назад взяла.(Уже перо летит в потемках!)
Так. Справимся.Знак равенстваМежду любовь — и Бог с тобой.
Что страсть? — Старо.Вот страсть! — Перо!— Вдруг — розовая роща — в дом!
Есть запахи —Как заповедь…Лоб уронила нá руки.
Вербное воскресенье 9 <22> марта 1920
«Буду жалеть, умирая, цыганские песни…»
Буду жалеть, умирая, цыганские песни,Буду жалеть, умирая…… перстни,Дым папиросный — бессонницу — легкую стаюСтрок под рукой.
Бедных писаний своих Вавилонскую башню,Писем — своих и чужих — огнедышащий холмик.Дым папиросный — бессонницу — легкую смутуЛбов под рукой.
3-й день Пасхи 1920
«Две руки, легко опущенные…»
Две руки, легко опущенныеНа младенческую голову!Были — по одной на каждую —Две головки мне дарованы.
Но обеими — зажатыми —Яростными — как могла! —Старшую у тьмы выхватывая —Младшей не уберегла.
Две руки — ласкать-разглаживатьНежные головки пышные.Две руки — и вот одна из нихЗа ночь оказалась лишняя.
Светлая — на шейке тоненькой —Одуванчик на стебле!Мной еще совсем не понято,Что дитя мое в земле.
Пасхальная неделя 1920
Сын
Так, левою рукой упершись в талью,И ногу выставив вперед,Стоишь. Глаза блистают сталью,Не улыбается твой рот.
Краснее губы и чернее бровиВстречаются, но эта масть!Светлее солнца! Час не пробилРуну — под ножницами пасть.
Все женщины тебе целуют рукиИ забывают сыновей.Весь — как струна! Славянской скукиНи тени — в красоте твоей.
Остолбеневши от такого света,Я знаю: мой последний час!И как не умереть поэту,Когда поэма удалась!
Так, выступив из черноты бессоннойКремлевских башенных вершин,Предстал мне в предрассветном сонмеТот, кто еще придет — мой сын.
Пасхальная неделя 1920
«Как слабый луч сквозь черный мóрок адов…»
Как слабый луч сквозь черный мóрок адов —Так голос твой под рокот рвущихся снарядов[14].
И вот, в громах, как некий серафим,Оповещает голосом глухим
— Откуда-то из древних утр туманных —Как нас любил, слепых и безымянных,
За синий плащ, за вероломства — грех…И как — вернее всех — тý, глубже всех
В ночь канувшую на дела лихие!И как не разлюбил тебя, Россия!
И вдоль виска — потерянным перстом —Всё водит, водит… И еще о том,
Какие дни нас ждут, как Бог обманет,Как станешь солнце звать — и как не встанет…
Так, узником с собой наедине(Или ребенок говорит во сне?)
Предстало нам — всей площади широкой! —Святое сердце Александра Блока.
Апрель 1920
«О, скромный мой кров! Нищий дым!..»
О, скромный мой кров! Нищий дым!Ничто не сравнится с родным!
С окошком, где вместе горюем,С вечерним, простым поцелуемКуда-то в щеку, мимо губ…
День кончен, заложен засов.О, ночь без любви и без снов!
— Ночь всех натрудившихся жниц, —Чтоб завтра до света, до птиц
В упорстве души и костейРаботать во имя детей.
О, знать, что и в пору снеговНе будет мой холм без цветов…
1 <14> мая 1920
«Сижу без света, и без хлеба…»
С. Э.
Сижу без света, и без хлеба,И без воды.Затем и насылает бедыБог, что живой меня на небоВзять замышляет за труды.
Сижу, — с утра ни корки черствой —Мечту такую полюбя,Что — может — всем своим покорством— Мой Воин! — выкуплю тебя.
3<16> мая 1920
«На бренность бедную мою…»
На бренность бедную моюВзираешь, слов не расточая.Ты — каменный, а я пою,Ты — памятник, а я летаю.
Я знаю, что нежнейший майПред оком Вечности — ничтожен.Но птица я — и не пеняй,Что легкий мне закон положен.
3 <16> мая 1920
«Писала я на аспидной доске…»
С. Э.
Писала я на аспидной доске,И на листочках вееров поблёклых,И на речном, и на морском песке,Коньками пó льду и кольцом на стеклах, —
И на стволах, которым сотни зим,И, наконец — чтоб было всем известно! —Что ты любим! любим! любим! — любим! —Расписывалась — радугой небесной.
Как я хотела, чтобы каждый цвелВ векáх со мной! под пальцами моими!И как потом, склонивши лоб на стол,Крест-накрест перечеркивала — имя…
Но ты, в руке продажного писцаЗажатое! ты, что мне сердце жалишь!Непроданное мной! внутри кольца!Ты — уцелеешь на скрижалях.
5 <18> мая 1920
«Так úз дому, гонимая тоской…»
«Я не хочу — не могу — и не умею Вас обидеть…»
Так úз дому, гонимая тоской,— Тобой! — всей женской памятью, всей жаждой,Всей страстью — позабыть! — Как вал морской,Ношусь вдоль всех штыков, мешков и граждан.
О вспененный высокий вал морскойВдоль каменной советской Поварской!
Над дремлющей борзой склонюсь — и вдруг —Твои глаза! — Все руки по иконам —Твои! — О, если бы ты был без глаз, без рук,Чтоб мне не помнить их, не помнить их, не помнить!
И, приступом, как резвая волна,Беру головоломные дома.
Всех перецеловала чередом.Вишу в окне. — Москва в кругу просторном.Ведь любит вся Москва меня! — А вот твой дом…Смеюсь, смеюсь, смеюсь с зажатым горлом.
И пятилетний, прожевав пшено:— «Без Вас нам скучно, а с тобой смешно»…
Так, оплетенная венком детей,Сквозь сон — слова: «Боюсь, под корень рубит —Поляк… Ну что? — Ну как? — Нет новостей?»— «Нет, — впрочем, есть: что он меня не любит!»
И, репликою мужа изумив,Иду к жене — внимать, как друг ревнив.
Стихи — цветы — (И кто их не даетМне за стихи?) В руках — целая вьюга!Тень на домах ползет. — Вперед! Вперед!Чтоб по людскому цирковому кругу
Дурную память загонять в конец, —Чтоб только не очнуться, наконец!
Так от тебя, как от самой Чумы,Вдоль всей Москвы —……. длинноногойКружить, кружить, кружить до самой тьмы —Чтоб, наконец, у своего порога
Остановиться, дух переводя…— И в дом войти, чтоб вновь найти — тебя!
4—16 <17–29> мая 1920
