Шарль Бодлер - Цветы зла
CX. Туманы и дожди
И осень позднюю и грязную веснуЯ воспевать люблю: они влекут ко снуБольную грудь и мозг какой-то тайной силой,Окутав саваном туманов и могилой.
Поля безбрежные, осенних бурь игра,Всю ночь хрипящие под ветром флюгераДороже мне весны; о вас мой дух мечтает,Он крылья ворона во мраке распластает.
Осыпан инея холодной пеленой,Пронизан сладостью напевов погребальных,Он любит созерцать, исполнен грез печальных,
Царица бледная, бесцветный сумрак твой!Иль в ночь безлунную тоску тревоги тайнойЗабыть в объятиях любви, всегда случайной![119]
CXI. Парижский сон
Конст. Гису
IПейзаж чудовищно-картинныйМой дух сегодня взволновал;Клянусь, взор смертный ни единыйДоныне он не чаровал!
Мой сон исполнен был видений,Неописуемых чудес;В нем мир изменчивых растенийПо прихоти мечты исчез;
Художник, в гений свой влюбленный,Я прихотливо сочеталВ одной картине монотоннойЛишь воду, мрамор и металл;
Дворцы, ступени и аркадыВ нем вознеслись, как Вавилон,В нем низвергались ниц каскадыНа золото со всех сторон;
Как тяжкий занавес хрустальный,Омыв широких стен металл,В нем ослепительно-кристальныйСтрой водопадов ниспадал.
Там, как аллеи, колоннадыТянулись вкруг немых озер,Куда гигантские наяды СвойСвой женственный вперяли взор.
И берег розово-зеленый,И голубая скатерть водДо грани мира отдаленнойПростерлись, уходя вперед!
Сковав невиданные скалы,Там полог мертвых льдов сверкал,Исполнен силы небывалой,Как глубь магических зеркал;
Там Ганги с высоты надзвездной,Безмолвно восхищая взор,Излили над алмазной безднойСокровища своих амфор!
Я – зодчий сказочного мира —Тот океан порабощалИ море в арки из сапфираУпорством воли возвращал.
Вокруг все искрилось, блистало,Переливался черный цвет,И льды оправою кристаллаУдвоили свой пышный свет.
В дали небес не загоралисьНи луч светила, ни звезда,Но странным блеском озарялисьЧудовищные горы льда!
А надо всем, огнем экстазаСжигая дух смятенный мой,Витало, внятно лишь для глаза,Молчанье Вечности самой!
IIКогда же вновь я стал собою,Открыв еще пылавший взор,Я схвачен был забот гурьбою,Я видел вкруг один позор.
Как звон суровый, погребальный,Нежданно полдень прозвучал;Над косным миром свод печальныйБесцветный сумрак источал.[120]
CXII. Предрассветные сумерки
Казармы сонные разбужены горнистом.Под ветром фонари дрожат в рассвете мглистом.
Вот беспокойный час, когда подростки спят,И сон струит в их кровь болезнетворный яд,И в мутных сумерках мерцает лампа смутно,Как воспаленный глаз, мигая поминутно,И телом скованный, придавленный к земле,Изнемогает дух, как этот свет во мгле.Мир, как лицо в слезах, что сушит ветр весенний,Овеян трепетом бегущих в ночь видений.Поэт устал писать, и женщина – любить.
Вон поднялся дымок и вытянулся в нить.Бледны, как труп, храпят продажной страсти жрицы —Тяжелый сон налег на синие ресницы.А нищета, дрожа, прикрыв нагую грудь,Встает и силится скупой очаг раздуть,И, черных дней страшась, почуяв холод в теле,Родильница кричит и корчится в постели.Вдруг зарыдал петух и смолкнул в тот же миг,В сырой, белесой мгле дома, сливаясь, тонут,В больницах сумрачных больные тихо стонут,И вот предсмертный бред их муку захлестнул.Разбит бессонницей, уходит спать разгул.
Дрожа от холода, заря влачит свой длинныйЗелено-красный плащ над Сеною пустынной,И труженик Париж, подняв рабочий люд,Зевнул, протер глаза и принялся за труд.[121]
ВИНО
CXIII. Душа вина
В бутылках в поздний час душа вина запела:«В темнице из стекла меня сдавил сургуч,Но песнь моя звучит и ввысь несется смело;В ней обездоленным привет и теплый луч!
О, мне ль не знать того, как много капель потаИ света жгучего прольется на холмы,Чтоб мне вдохнула жизнь тяжелая работа,Чтоб я могла за все воздать из недр тюрьмы!
Мне веселей упасть, как в теплую могилу,В гортань работника, разбитого трудом,До срока юную растратившего силу,Чем мерзнуть в погребе, как в склепе ледяном!
Чу – раздались опять воскресные припевы,Надежда резвая щебечет вновь в груди,Благослови ж и ты, бедняк, свои посевыИ, над столом склонясь, на локти припади;
В глазах твоей жены я загорюсь, играя,У сына бледного зажгу огонь ланит,И на борьбу с судьбой его струя живая,Как благовония – атлета, вдохновит.
Я упаду в тебя амброзией священной;Лишь Вечный Сеятель меня посеять мог,Чтоб пламень творчества зажегся вдохновенный,И лепестки раскрыл божественный цветок!»[122]
CXIV. Вино тряпичников
При свете красного, слепого фонаря,Где пламя движется от ветра, чуть горя,В предместье города, где в лабиринте сложномКишат толпы людей в предчувствии тревожном,
Тряпичник шествует, качая головой,На стену, как поэт, путь направляя свой;Пускай вокруг снуют в ночных тенях шпионы,Он полон планами; он мудрые законы
Диктует царственно, он речи говорит;Любовь к поверженным, гнев к сильным в нем горит:Так под шатром небес он, радостный и бравый,Проходит, упоен своей великой славой.
О вы, уставшие от горя и трудов,Чьи спины сгорблены под бременем годовИ грудою тряпья, чья грудь в изнеможенье, —О вы, огромного Парижа изверженье!
Куда лежит ваш путь? – Вокруг – пары вина;Их побелевшая в сраженьях седина,Их пышные усы повисли, как знамена;Им чудятся цветы, и арки, и колонны,
И крики радости, покрытые трубой,И трепет солнечный, и барабанный бой,Рев оглушительный и блеск слепящий оргий —В честь победителей народные восторги.
Так катит золото среди толпы людейВино, как сладостный Пактол, волной своей;Вино, уста людей тебе возносят клики,И ими правишь ты, как щедрые владыки.
Чтоб усыпить тоску, чтоб скуку утолить,Чтоб в грудь отверженца луч радости пролить,Бог создал сон; Вино ты, человек, прибавилИ сына Солнца в нем священного прославил![123]
CXV. Хмель убийцы
Жена в земле… Ура! Свобода!Бывало, вся дрожит душа,Когда приходишь без гроша,От криков этого урода.
Теперь мне царское житье.Как воздух чист! Как небо ясно!Вот так весна была прекрасна,Когда влюбился я в нее.
Чтоб эта жажда пересталаМне грудь иссохшую палить,Ее могилу затопитьВина хватило бы… Не мало!
На дно колодца, где вода,Ее швырнул я вверх ногамиИ забросал потом камнями…– Ее забуду я – о, да!
Во имя нежных клятв былого,Всего, чему забвенья нет,Чтоб нашей страсти сладкий бредИ счастья дни вернулись снова,
Молил свиданья я у нейПод вечер, на дороге темной.Она пришла овечкой скромной…Ведь глупость – общий грех людей!
Она была еще прелестна,Как труд ее ни изнурил,А я… я так ее любил!Вот отчего нам стало тесно.
Душа мне странная дана:Из этих пьяниц отупелыхСвивал ли кто рукою смелыхМогильный саван из вина?
Нет! толстой шкуре их едва лиДоступна сильная вражда,Как, вероятно, никогдаПрямой любви они не знали,
С ее бессонницей ночей,С толпой больных очарований,С убийством, звуками рыданий,Костей бряцаньем и цепей!
– И вот я одинок, я волен!Мертвецки к вечеру напьюсьИ на дороге растянусь,Собою и судьбой доволен.
Что мне опасность и закон?Промчится, может быть, с разбегаС навозом грузная телега,Иль перекатится вагон
Над головой моей преступной,Но я смеюсь над Сатаной,Над папой с мессою святойИ жизнью будущею купно![124]
CXVI. Вино одинокого
Мгновенный женский взгляд, обвороживший нас,Как бледный луч луны, когда в лесном затонеОна, соскучившись на праздном небосклоне,Холодные красы купает в поздний час;
Бесстыдный поцелуй костлявой Аделины,Последний золотой в кармане игрока;В ночи – дразнящий звон лукавой мандолиныИль, точно боли крик, протяжный стон смычка, —
О щедрая бутыль! сравнимо ли все этоС тем благодатным, с тем, что значит для поэта,Для жаждущей души необоримый сок.
В нем жизнь и молодость, надежда и здоровье,И гордость в нищете – то главное условье,С которым человек становится как Бог.[125]
CXVII. Вино любовников
