Шарль Бодлер - Цветы зла
XCIX. Семь стариков
Виктору Гюго
О город, где плывут кишащих снов потоки,Где сонмы призраков снуют при свете дня,Где тайны страшные везде текут, как сокиКаналов городских, пугая и дразня!
Я шел в час утренний по улице унылой,Вкруг удлинял туман фасадов высоту,Как берега реки, возросшей с страшной силой:Как украшение, приличное шуту,
Он грязно-желтой все закутал пеленою;Я брел, в беседу сам с собою погружен,Подобный павшему, усталому герою;И громыхал вдали мой мостовой фургон.
Вдруг вырос предо мной старик, смешно одетыйВ лохмотья желтые, как в клочья облаков,Простого нищего имея все приметы;Горело бешенство в огне его зрачков;
Таким явился он неведо откудаСо взором режущим, как инея игла,И борода его, как борода Иуды,Внизу рапирою заострена была.
С ногами дряблыми прямым углом сходилсяЕго хребет; он был не сгорблен, а разбит;На палку опершись, он мимо волочился,Как зверь подшибленный или трехногий жид.
Он, спотыкаясь, брел неверными шагамиИ, ковыляя, грязь и мокрый снег месил,Ярясь на целый мир; казалось, сапогамиОн трупы сгнившие давил, что было сил.
За ним – его двойник, с такой же желчью взгляда,С такой же палкою и сломанной спиной:Два странных призрака из общей бездны ада,Как будто близнецы, явились предо мной.
Что за позорная и страшная атака?Какой игрой Судьбы я схвачен был в тот миг?Я до семи дочел душою, полной мрака:Семь раз проследовал нахмуренный старик.
Ты улыбаешься над ужасом тревоги,Тебя сочувствие и трепет не томит;Но верь, все эти семь едва влачивших ноги,Семь гнусных призраков являли вечный вид!
Упал бы замертво я, увидав восьмого,Чей взор насмешливый и облик были б те ж!Злой Феникс, канувший, чтоб вдруг возникнутьснова, Я стал к тебе спиной, о дьявольский кортеж!
С душой, смятенною под властью раздвоенья,Как жалкий пьяница, от страха чуть дыша,Я поспешил домой; томили мозг виденья,Нелепой тайною смущалася душа.
Мой потрясенный дух искал напрасно мели;Его, шутя, увлек свирепый ураган,Как ветхую ладью, кружа в пылу похмелий,И бросил, изломав, в безбрежный океан.[108]
С. Маленькие старушки
Посвящено Виктору Гюго
IВ изгибах сумрачных старинных городов,Где самый ужас, все полно очарованья,Часами целыми подстерегать готовЯ эти странные, но милые созданья!
Уродцы слабые со сгорбленной спинойИ сморщенным лицом, когда-то Эпонимам,Лаисам и они равнялись красотой…Полюбим их теперь! Под ветхим кринолином
И рваной юбкою от холода дрожа,На каждый экипаж косясь пугливым взором,Ползут они, в руках заботливо держаЗаветный ридикюль с поблекнувшим узором.
Неровною рысцой беспомощно трусят,Подобно раненым волочатся животным;Как куклы с фокусом, прохожего смешат,Выделывая па движеньем безотчетным…
Меж тем глаза у них буравчиков острейКак в ночи лунные с водою ямы, светят:Прелестные глаза неопытных детей,Смеющихся всему, что яркого заметят!
Вас поражал размер и схожий вид гробовСтарушек и детей? Как много благородства,Какую тонкую к изящному любовьХудожник мрачный – Смерть вложила в это сходство!
Наткнувшись иногда на немощный фантом,Плетущийся в толпе по набережной Сены,Невольно каждый раз я думаю о том —Как эти хрупкие, расстроенные члены
Сумеет гробовщик в свой ящик уложить…И часто мнится мне, что это еле-елеЖивое существо, наскучившее жить,Бредет, не торопясь, к вторичной колыбели…
Рекой горючих слез, потоком без концаПрорыты ваших глаз бездонные колодцы,И прелесть тайную, о милые уродцы,Находят в них бедой вскормленные сердца!
Но я… Я в них влюблен! – Мне вас до боли жалко,Садов ли Тиволи вы легкий мотылек,Фраскати ль старого влюбленная весталкаИль жрица Талии, чье имя знал раек.
IIАх! многие из вас, на дне самой печалиУмея находить благоуханный мед,На крыльях подвига, как боги, достигалиСмиренною душой заоблачных высот!
Одних родимый край поверг в пучину горя,Других свирепый муж скорбями удручил,А третьим сердце сын-чудовище разбил, —И слезы всех, увы, составили бы море!
IIIКак наблюдать любил я за одной из вас!В часы, когда заря вечерняя алелаНа небе, точно кровь из ран живых сочась,В укромном уголку она одна сидела
И чутко слушала богатый медью громВоенной музыки, который наполняетПо вечерам сады и боевым огнемУснувшие сердца сограждан зажигает.
Она еще пряма, бодра на вид былаИ жадно песнь войны суровую вдыхала:Глаз расширялся вдруг порой, как у орла,Чело из мрамора, казалось, лавров ждало…
IVТак вы проходите через хаос столицБез слова жалобы на гнет судьбы неправой,Толпой забытою святых или блудниц,Которых имена когда-то были славой!
Теперь в людской толпе никто не узнаетВ вас граций старины, терявших счет победам;Прохожий пьяница к вам с лаской пристаетНасмешливой, гамэн за вами скачет следом.
Стыдясь самих себя, вы бродите вдоль стен,Пугливы, скорчены, бледны, как привиденья,Еще при жизни – прах, полуостывший тлен,Давно созревший уж для вечного нетленья!
Но я, мечтатель, – я, привыкший каждый вашНеверный шаг следить тревожными очами,Неведомый вам друг и добровольный страж, —Я, как отец детьми, тайком любуюсь вами…
Я вижу вновь рассвет погибших ваших дней,Неопытных страстей неясные волненья;Чрез вашу чистоту сам становлюсь светлей,Прощаю и люблю все ваши заблужденья!
Развалины! Мой мир! Свое прости вам вследТоржественно я шлю при каждом расставанье.О, Евы бедные восьмидесяти лет,Увидите ль зари вы завтрашней сиянье?..[109]
CI. Слепые
О, созерцай, душа: весь ужас жизни тутРазыгран куклами, но в настоящей драмеОни, как бледные лунатики, идутИ целят в пустоту померкшими шарами.
И странно: впадины, где искры жизни нет,Всегда глядят наверх, и будто не проронитЛуча небесного внимательный лорнет,Иль и раздумие слепцу чела не клонит?
А мне, когда их та ж сегодня, что вчера,Молчанья вечного печальная сестра,Немая ночь ведет по нашим стогнам шумным
С их похотливою и наглой суетой,Мне крикнуть хочется – безумному безумным:«Что может дать, слепцы, вам этот свод пустой?»[110]
CII. Прохожей
Ревела улица, гремя со всех сторон.В глубоком трауре, стан тонкий изгибая,Вдруг мимо женщина прошла, едва качаяРукою пышною край платья и фестон,
С осанкой гордою, с ногами древних статуй…Безумно скорчившись, я пил в ее зрачках,Как бурю грозную в багровых облаках,Блаженство дивных чар, желаний яд проклятый!
Блистанье молнии… и снова мрак ночной!Взор Красоты, на миг мелькнувшей мне случайно!Быть может, в вечности мы свидимся с тобой;
Быть может, никогда! и вот осталось тайной,Куда исчезла ты в безмолвье темноты.Тебя любил бы я – и это знала ты![111]
CIII. Скелет-земледелец
Старинная виньетка
Среди ученых книжных груд,Что в виде мумий позабытых,Слоями пыли перевитых,В лавчонках уличных гниют,В глаза бросаются порою,Будя толпу печальных думИ поражая вместе умКакой-то важной красотою,Рисунки странные: скелетИль остов, мускулов лишенный,С лопатой, в землю погруженной,Стоит, как пахарь древних лет.
– Колодник, взятый у могилы,Всегда зловещий и немой,Скажи: чьей волей роковойТы напрягаешь снова силыДавно разбитых позвонков?В чьей это ферме захудалойПлодами жатвы небывалойТы закрома набить готов?
Иль хочешь ты, эмблемой страннойПророча всем одну судьбу,Нам показать, что и в гробуНеверен сон обетованный?Что все нам может изменить,Что даже смерть с могилой лживы,И там, где смолкнет гул наживы,Увы! придется, может быть,В полях неведомого краяВзрывать нам девственную новь,Ногой, истерзанною в кровь,На край лопаты налегая?..[112]
CIV. Вечерние сумерки
Вот вечер сладостный, всех преступлений друг.Таясь, он близится, как сообщник; вокругСмыкает тихо ночь и завесы, и двери,И люди, торопясь, становятся – как звери!
О вечер, милый брат, твоя желанна теньТому, кто мог сказать, не обманув: «Весь деньРаботал нынче я». – Даешь ты утешеньяТому, чей жадный ум томится от мученья;Ты, как рабочему, бредущему уснуть,Даешь мыслителю возможность отдохнуть…
Но злые демоны, раскрыв слепые очи,Проснувшись, как дельцы, летают в сфере ночи,Толкаясь крыльями у ставен и дверей.И проституция вздымает меж огней,Дрожащих на ветру, свой светоч ядовитый…Как в муравейнике, все выходы открыты;И, как коварный враг, который мраку рад,Повсюду тайный путь творит себе Разврат.
Он, к груди города припав, неутомимоЕе сосет. – Меж тем восходят клубы дымаИз труб над кухнями; доносится поройТеатра тявканье, оркестра рев глухой.В притонах для игры уже давно заселиВо фраках шулера, среди ночных камелий…И скоро в темноте обыкновенный ворПойдет на промысл свой – ломать замки контор.И кассы раскрывать, – чтоб можно было сноваСвоей любовнице дать щегольнуть обновой.Замри, моя душа, в тяжелый этот час!Весь этот дикий бред пусть не дойдет до нас!То – час, когда больных томительнее муки;Берет за горло их глухая ночь; разлукиСо всем, что в мире есть, приходит череда.Больницы полнятся их стонами. – О да!Не всем им суждено и завтра встретить взглядомБлагоуханный суп, с своей подругой рядом!
А впрочем, многие вовеки, может быть,Не знали очага, не начинали жить![113]
CV. Игра
