Шарль Бодлер - Цветы зла

CXVII. Вино любовников

Восход сегодня – несказанный!На что нам конь, давай стаканы,И на вине верхом – впередВ надмирный праздничный полет!

Как свергнутые серафимы,Тоской по небесам палимы,Сквозь синий утренний хрустальМиражу вслед умчимся вдаль.

Доброжелательной стихииПрипав на ласковую грудь,Прочертим, две души родные,

Восторгов параллельных путь,Бок о бок, отдыха не зная,До мной придуманного рая.[126]

ЦВЕТЫ ЗЛА

CXVIII. Эпиграф к одной осужденной книге

Друг мира, неба и людей,Восторгов трезвых и печалей,Брось эту книгу сатурналий,Бесчинных оргий и скорбей!

Когда в риторике своейТы Сатане не подражаешь,Брось! – Ты больным меня признаешьИль не поймешь ни слова в ней.

Но, если ум твой в безднах бродит,Ища обетованный рай,Скорбит, зовет и не находит, —

Тогда… О, брат! тогда читайИ братским чувством сожаленьяОткликнись на мои мученья![127]

CXIX. Разрушение

Мой Демон – близ меня, – повсюду, ночью, днем,Неосязаемый, как воздух, недоступный,Он плавает вокруг, он входит в грудь огнем,Он жаждой мучает, извечной и преступной.

Он, зная страсть мою к Искусству, предстаетМне в виде женщины, неслыханно прекрасной,И, повод отыскав, вливает грубо в ротМне зелье мерзкое, напиток Зла ужасный.

И, заманив меня – так, чтоб не видел Бог, —Усталого, без сил, скучнейшей из дорогВ безлюдье страшное, в пустыню Пресыщенья,

Бросает мне в глаза, сквозь морок, сквозь туманОдежды грязные и кровь открытых ран, —Весь мир, охваченный безумством Разрушенья.[128]

CXX. Мученица

Рисунок неизвестного мастера

Среди шелков, парчи, флаконов, безделушек,Картин, и статуй, и гравюр,Дразнящих чувственность диванов и подушекИ на полу простертых шкур,

В нагретой комнате, где воздух – как в теплице,Где он опасен, прян и глух,И где отжившие, в хрустальной их гробнице,Букеты испускают дух, —

Безглавый женский труп струит на одеялоБагровую живую кровь,И белая постель ее уже впитала,Как воду – жаждущая новь.

Подобна призрачной, во тьме возникшей тени(Как бледны кажутся слова!),Под грузом черных кос и праздных украшенийОтрубленная голова

На столике лежит, как лютик небывалый,И, в пустоту вперяя взгляд,Как сумерки зимой, белёсы, тусклы, вялы,Глаза бессмысленно глядят.

На белой простыне, приманчиво и смелоСвою раскинув наготу,Все обольщения выказывает тело,Всю роковую красоту.

Подвязка на ноге глазком из аметиста,Как бы дивясь, глядит на мир,И розовый чулок с каймою золотистойОстался, точно сувенир.

Здесь, в одиночестве ее необычайном,В портрете – как она самаВлекущем прелестью и сладострастьем тайным,Сводящем чувственность с ума, —

Все празднества греха, от преступлений сладких,До ласк, убийственных, как яд,Все то, за чем в ночи, таясь в портьерных складках,С восторгом демоны следят.

Но угловатость плеч, сведенных напряженьем,И слишком узкая нога,И грудь, и гибкий стан, изогнутый движеньемЗмеи, завидевшей врага, —

Как все в ней молодо! – Ужель, с судьбой в раздоре,От скуки злой, от маетыЖеланий гибельных остервенелой свореСвою судьбу швырнула ты?

А тот, кому ты вся, со всей своей любовью,Живая отдалась во власть,Он мертвою тобой, твоей насытил кровьюСвою чудовищную страсть?

Схватил ли голову он за косу тугую,Признайся мне, нечистый труп!В немой оскал зубов впился ли, торжествуя,Последней лаской жадных губ?

– Вдали от лап суда, от ханжеской столицы,От шума грязной болтовниСпи мирно, мирно спи в загадочной гробницеИ ключ от тайн ее храни.

Супруг твой далеко, но существом нетленнымТы с ним в часы немые сна,И памяти твоей он верен сердцем пленным,Как ты навек ему верна.[129]

СXXI. Осужденные

Как тварь дрожащая, прильнувшая к пескам,Они вперяют взор туда, в просторы моря;Неверны их шаги, их руки льнут к рукамС истомой сладостной и робкой дрожью горя.

Одни еще зовут под говор ручейковВидения, полны признанья слов стыдливых,Любви ребяческой восторгов боязливых,И ранят дерево зеленое кустов.

Те, как монахини, походкой величавойБредут среди холмов, где призрачной гурьбойВсе искушения плывут багровой лавой,Как ряд нагих грудей, Антоний, пред тобой;

А эти, ладонку прижав у страстной груди,Прикрыв одеждами бичи, среди дубрав,Стеня, скитаются во мгле ночных безлюдий,С слюною похоти потоки слез смешав.

О девы-демоны, страдалицы святые,Для бесконечного покинувшие мир,Вы – стоны горькие, вы – слезы пролитыеВы чище Ангела, бесстыдней, чем сатир.

О сестры бедные! скорбя в мечтах о каждой,В ваш ад за каждою я смело снизойду,Чтоб души, полные неутолимой жажды,Как урны, полные любви, любить в аду![130]

CXXII. Две сестрицы

Разврат и Смерть, – трудясь, вы на лобзанья щедры;Пусть ваши рубища труд вечный истерзал,Но ваши пышные и девственные недрыДеторождения позор не разверзал.

Отверженник поэт, что, обреченный аду,Давно сменил очаг и ложе на вертеп,В вас обретет покой и горькую усладу:От угрызения спасут вертеп и склеп.

Альков и черный гроб, как два родные брата,В душе, что страшными восторгами богата,Богохуления несчетные родят;

Когда ж мой склеп Разврат замкнет рукой тлетворной,Пусть над семьею мирт, собой чаруя взгляд,Твой кипарис, о Смерть, вдруг встанет тенью черной![131]

CXXIII. Фонтан крови

Струится кровь моя порою, как в фонтане,Полна созвучьями ритмических рыданий,Она медлительно течет, журча, покаПовсюду ищет ран тревожная рука.

Струясь вдоль города, как в замкнутой поляне,Средь улиц островов обозначая грани,Поит всех жаждущих кровавая рекаИ обагряет мир, безбрежно широка.

Я заклинал вино – своей струёй обманнойДуше грозящий страх хоть на день усыпить;Но слух утончился, взор обострился странно:

Я умолял Любовь забвение пролить;И вот, как ложем игл, истерзан дух любовью,Сестер безжалостных поя своею кровью.[132]

CXXIV. Аллегория

То – образ женщины с осанкой величавой,Чья прядь в бокал вина бежит волной курчавой,С чьей плоти каменной бесчувственно скользятИ когти похоти и всех вертепов яд.Она стоит, глумясь над Смертью и Развратом,А им, желанием все сокрушать объятым,Перед незыблемой, надменной КрасотойДано смирить порыв неудержимый свой.Султанша томностью, походкою – богиня;Лишь Магометов рай – одна ее святыня;Раскрыв объятья всем, она к себе зоветВесь человеческий, неисчислимый род.Ты знаешь, мудрая, чудовищная дева,Что и бесплодное твое желанно чрево,Что плоть прекрасная есть высочайший дар,Что всепрощение – награда дивных чар;Чистилище и Ад ты презрела упорно;Когда же час пробьет исчезнуть в ночи черной,Как вновь рожденная, спокойна и горда,Ты узришь Смерти лик без гнева, без стыда.[133]

CXXV. Беатриче

В пустыне выжженной, сухой и раскаленнойПрироде жалобы слагал я исступленный,Точа в душе своей отравленный кинжал,Как вдруг при свете дня мне сердце ужас сжалБольшое облако, предвестье страшной бури,Спускалось на меня из солнечной лазури,И стадо демонов оно несло с собой,Как злобных карликов, толпящихся гурьбой.Но встречен холодно я был их скопом шумным;Так встречная толпа глумится над безумным.Они, шушукаясь, смеялись надо мнойИ щурились, глаза слегка прикрыв рукой:

«Смотрите, как смешна карикатура эта,Чьи позы – жалкая пародия Гамлета,Чей взор – смущение, чьи пряди ветер рвет;Одно презрение у нас в груди найдетПотешный арлекин, бездельник, шут убогий,Сумевший мастерски воспеть свои тревогиИ так пленить игрой искусных поз и словЦветы, источники, кузнечиков, орлов,Что даже мы, творцы всех старых рубрик, радыВыслушивать его публичные тирады!»

Гордец, вознесшийся высокою душойНад грозной тучею, над шумною толпой,Я отвести хотел главу от жалкой своры;Но срам чудовищный мои узрели взоры…(И солнца светлая не дрогнула стезя!)Мою владычицу меж них увидел я:Она насмешливо моим слезам внималаИ каждого из них развратно обнимала.[134]

CXXXVI. Путешествие на остров Цитеру