Владимир Набоков - Стихи
УТРО
Шум зари мне чудился, кипучиймуравейник отблесков за тучей.На ограду мрака и огня,на ограду реющего рая:облокачивался Зодчий Дня,думал и глядел, не раскрываясвоего туманного плаща,как толпа работников крылатых,крыльями блестящими треща,солнце поднимает на канатах.
Выше, выше… выше! Впопыхахпросыпаюсь. Купол занавески,полный ветра, в синеватом блескедышит и спадает. Во дворахпо коврам уже стучат служанки,и пальбою плоской окружен,медяки вымаливает стонстарой, удивительной шарманки…
Берлин, 5. 12. 24.В ПЕЩЕРЕ
Над Вифлеемом ночь застыла.Я блудную овцу искал.В пещеру заглянул — и быловиденье между черных скал.
Иосиф, плотник бородатый,сжимал, как смуглые тиски,ладони, знавшие когда-топлоть необструганной доски.
Мария слабая на чадоулыбку устремляла вниз,вся умиленье, вся прохладалинялых синеватых риз.
А он, младенец светлоокийв венце из золотистых стрел,не видя матери, в потокисвоих небес уже смотрел.
И рядом, в темноте счастливой,по белизне и бубенцуя вдруг узнал, пастух ревнивый,свою пропавшую овцу.
Берлин, 11. 12. 24К РОДИНЕ
Ночь дана, чтоб думать и курить,и сквозь дым с тобою говорить.
Хорошо… Пошуркивает мышь,много звезд в окне и много крыш.
Кость в груди нащупываю я:родина, вот эта кость — твоя.
Воздух твой, вошедший в грудь мою,я тебе стихами отдаю.
Синей ночью рдяная ладоньохраняла вербный твой огонь.
И тоскуют впадины ступнейпо земле пронзительной твоей.
Так все тело — только образ твой,и душа — как небо над Невой.
Покурю и лягу, и засну,и твою почувствую весну:
угол дома, памятный дубок,граблями расчесанный песок.
1924 г.ВЕЛИКАН
Я вылепил из снега великана,дал жизнь ему и в ночь на Рождествок тебе, в поля, через моря тумана,я, грозный мастер, выпустил его.
Над ним кружились вороны, как мухинад головою белого быка.Его не вьюги создали, не духи,а только огрубелая тоска.
Слепой, как мрамор, близился он к цели,Шагал, неотразимый, как зима.Охотники, плутавшие в метели,его видали и сошли с ума.
Но вот достиг он твоего пределаи замер вдруг: цвела твоя страна,ты счастлива была, дышала, рдела,в твоей стране всем правила весна.
Легка, проста, с душою шелковистой,ты в солнечной скользила тишине,и новому попутчику так чисто,так гордо говорила обо мне.
И перед этим солнцем отступая,поняв, что с ним соперничать нельзя,растаяла тоска моя слепая,вся синевой весеннею сквозя.
Берлин, 13. 12. 24.ШЕКСПИР
Среди вельмож времен Елизаветыи ты блистал, чтил пышные заветы,и круг брыжей, атласным серебромобтянутая ляжка, клин бородки —все было, как у всех… Так в плащ короткийбожественный запахивался гром.
Надменно-чужд тревоге театральной,ты отстранил легко и беспечальнов сухой венок свивающийся лаври скрыл навек чудовищный свой генийпод маскою, но гул твоих виденийостался нам: венецианский маври скорбь его; лицо Фальстафа — вымяс наклеенными усиками; Лирбушующий… Ты здесь, ты жив — но имя,но облик свой, обманывая мир,ты потопил в тебе любезной Лете.И то сказать: труды твои привыкподписывать — за плату — ростовщик,тот Вилль Шекспир, что «Тень» играл в «Гамлете»,жил в кабаках и умер, не успевпереварить кабанью головизну…
Дышал фрегат, ты покидал отчизну.Италию ты видел. Нараспевзвал женский голос сквозь узор железа,звал на балкон высокого инглеза,томимого лимонною лунойна улицах Вероны. Мне охотавоображать, что, может быть, смешнойи ласковый создатель Дон Кихотабеседовал с тобою — невзначай,пока меняли лошадей — и, верно,был вечер синь. В колодце, за таверной,ведро звенело чисто… Отвечай,кого любил? Откройся, в чьих запискахты упомянут мельком? Мало ль низких,ничтожных душ оставили свой след —каких имен не сыщешь у Брантома!Откройся, бог ямбического грома,стоустый и немыслимый поэт!
Нет! В должный час, когда почуял — гониттебя Господь из жизни — вспоминалты рукописи тайные, и знал,что твоего величия не тронетмолвы мирской бесстыдное клеймо,что навсегда в пыли столетий зыбкойпребудешь ты безликим, как самобессмертие… И вдаль ушел с улыбкой.
Декабрь 1924 г.ГАДАНЬЕ
К полуночи, в Сочельник,под окнами воскресповырубленный ельник,серебряный мой лес.
Средь лунного туманая залу отыскал.Зажги, моя Светлана,свечу между зеркал.
Заплавает по тазуволшебный огонек;причаливает сразуореховый челнок.
И в сумерках, где таетпод люстрою паркет,пускай нам погадаетнаш седенький сосед.
На выцветшей лазуриты карты приготовь…И дедушка то хмурит,то вскидывает бровь.
И траурные пикинакладывает онна лаковые ликиоранжевых бубен.
Ну что ж, моя Светлана,туманится твой взгляд.Прелестного обмананам карты не сулят.
Сам худо я колдую,а дедушка в гробу,и нечего седуюдопрашивать судьбу.
В смеркающемся блескевсе уплывает вдаль,хрустальные подвескии белая рояль.
Огонь в скорлупке малойпотух… И ты исчез,мой ельник небывалый,серебряный мой лес.
1924 г.МАТЬ
Смеркается. Казнен. С Голгофы отвалив,спускается толпа, виясь между олив, подобно медленному змию;и матери глядят, как под гору, в туманувещевающий уводит Иоанн седую, страшную Марию.
Уложит спать ее и сам приляжет он,и будет до утра подслушивать сквозь сон ее рыданья и томленье.Что, если у нее остался бы Христоси плотничал, и пел? Что, если этих слез не стоит наше искупленье?
Воскреснет Божий Сын, сияньем окружен;у гроба, в третий день, виденье встретит жен, вотще купивших ароматы;светящуюся плоть ощупает Фома;от веянья чудес земля сойдет с ума, и будут многие распяты.
Мария, что тебе до бреда рыбарей!Неосязаемо над горестью твоей дни проплывают, и ни в третий,ни в сотый, никогда не вспрянет он на зов,твой смуглый первенец, лепивший воробьев на солнцепеке, в Назарете.
Берлин, 1925 г.ГЕРБ
Лишь отошла земля родная,в соленой тьме дохнул норд-ост,как меч алмазный, обнажаясредь облаков стремнину звезд.
Мою тоску, воспоминаньяклянусь я царственно беречьс тех пор, как принял герб изгнанья:на черном поле звездный меч.
1925 г.КОНЬКОБЕЖЕЦ
Плясать на льду учился он у музы,у зимней Терпсихоры… Погляди:открытый лоб и черные рейтузы,и огонек медали на груди.
Он вьется, и под молнией алмазнойего непостижимого конькаломается, растет звездообразноузорное подобие цветка.
И вот на льду густом и шелковистомподсолнух обрисован. Но постой —не я ли сам, с таким певучим свистом,коньком стиха блеснул перед тобой.
Оставил я один узор словесный,мгновенно раскружившийся цветок.И завтра снег бесшумный и отвесныйзапорошит исчерченный каток.
1925 г.ВЕСНА
