Владимир Набоков - Стихи
СТАНСЫ
Ничем не смоешь подписи косойсудьбы на человеческой ладони,ни грубыми трудами, ни росойвсех аравийских благовоний.
Ничем не смоешь взгляда моего,тобой допущенного на мгновенье.Не знаешь ты, как страшно волшебствобесплотного прикосновенья.
И в этот миг, пока дышал мой взгляд,издалека тобою обладавший,моя мечта была сильней стократтвоей судьбы, тебя создавшей.
Но кто из нас мечтать не приходилк семейственной и глупой Мона Лизе,чей глаз, как всякий глаз, составлен былиз света, жилочек и слизи?
О, я рифмую радугу и прах.Прости, прости, что рай я уничтожил,в двух бархатных и пристальных мирахединый миг, как бог, я прожил.
Да будет так. Не в силах я тебеоткрыть, с какою жадностью певучей,с каким немым доверием судьбеневыразимой, неминучей — —
1924 г.LA BONNE LORRAINE
Жгли англичане, жгли мою подругу,на площади в Руане жгли ее.Палач мне продал черную кольчугу,клювастый шлем и мертвое копье.
Ты здесь со мной, железная святая,и мир с тех пор стал холоден и прост:косая тень и лестница витая,и в бархат ночи вбиты гвозди звезд.
Моя свеча над ржавою резьбоюдрожит и каплет воском на ремни.Мы, воины, летали за тобою,в твои цвета окрашивая дни.
Но опускала ночь свое забрало,и молча выскользнув из лат мужских,ты, белая и слабая, сгоралав объятьях верных рыцарей твоих.
Берлин, 1924 г.МОЛИТВА
Пыланье свеч то выявит морщины,то по белку блестящему скользнет.В звездах шумят древесные вершины, и замирает крестный ход.Со мною ждет ночь темно-голубая,и вот, из мрака, церковь огибая, пасхальный вопль опять растет.
Пылай, свеча, и трепетные пальцыжемчужинами воска ороси.О милых мертвых думают скитальцы, о дальней молятся Руси.А я молюсь о нашем дивьем диве,о русской речи, плавной, как по ниве движенье ветра… Воскреси!
О, воскреси душистую, родную,косноязычный сон ее гнетет.Искажена, искромсана, но чую ее невидимый полет.И ждет со мной ночь темно-голубая,и вот, из мрака, церковь огибая, пасхальный вопль опять растет.
Тебе, живой, тебе, моей прекрасной,вся жизнь моя, огонь несметных свеч.Ты станешь вновь, как воды, полногласной, и чистой, как на солнце меч,и величавой, как волненье нивы.Так молится ремесленник ревнивый и рыцарь твой, родная речь.
1924 г.СТИХИ
Блуждая по запущенному саду,я видел, в полдень, в воздухе слепом,двух бабочек глазастых, до упадухохочущих над бархатным пупомподсолнуха. А в городе однаждыя видел дом: был у него такойвид, словно он смех сдерживает; дваждыпрошел я мимо, и потом рукоймахнул и рассмеялся сам; а дом, нет,не прыснул: только в окнах огонеклукавый промелькнул. Все это помнитмоя душа; все это ей намек,что на небе по-детски Бог хохочет,смотря, как босоногий серафимвниз перегнулся и наш мир щекочетодним лазурным перышком своим.
1924 г.САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
Ко мне, туманная Леила!Весна пустынная, назад!Бледно-зеленые ветриладворцовый распускает сад.
Орлы мерцают вдоль опушки.Нева, лениво шелестя,как Лета льется. След локтяоставил на граните Пушкин.
Леила, полно, перестань,не плачь, весна моя былая.На вывеске плавучей — глянь —какая рыба голубая.
В петровом бледном небе — штиль,флотилия туманов вольных,и на торцах восьмиугольныхвсе та же золотая пыль.
Берлин, 26. 5. 24.ВЕЧЕР
Я в угол сарая кирку и лопату свалил с плеча и пот отер,и медленно вышел навстречу закату в прохладный розовый костер.
Он мирно пылал за высокими буками, между траурных ветвей,где вспыхнул на миг драгоценными звуками напряженный соловей.
И сдавленный гам, жабий хор гуттаперчевый на пруду упруго пел.Осекся. Пушком мимолетным доверчиво мотылек мне лоб задел.
Темнели холмы: там блеснул утешительный трепет огоньков ночных.Далече пропыхивал поезд. И длительно свистнул… длительно утих…
И пахло травой. И стоял я без мысли. Когда же смолк туманный гуд,заметил, что смерклось, что звезды нависли, что слезы по лицу текут.
10. 7. 24.«Откуда прилетел? Каким ты дышишь горем…»
Откуда прилетел? Каким ты дышишь горем?Скажи мне, отчего твои уста, летун,как мертвые, бледны, а крылья пахнут морем?
И демон мне в ответ: «Ты голоден и юн,но не насытишься ты звуками. Не трогайнатянутых тобой нестройных этих струн.
Нет выше музыки, чем тишина. Для строгойты создан тишины. Узнай ее печатьна камне, на любви и в звездах над дорогой.»
Исчез он. Тает ночь. Мне Бог велел звучать.
Берлину 27. 9. 24.СТРАНА СТИХОВ
Дай руки, в путь! Найдем среди планетпленительных такую, где не нуженжитейский труд. От хлеба до жемчужинвсе купит звон особенных монет.
И доступа злым и бескрылым нетв блаженный край, что музой обнаружен,где нам дадут за рифму целый ужини целый дом за правильный сонет.
Там будем мы свободны и богаты…Какие дни. Как благостны закаты.Кипят ключи кастальские во мгле.
И глядя в ночь на лунные оливыв стране стихов, где боги справедливы,как тосковать мы будем о земле!
1924 г.ИСХОД
Муза, с возгласом, со вздохом шумныму меня забилась на руках.В звездном небе тихом и безумномснежный поднимающийся прах
очертанья принимал, как еслидолго вглядываться в облака:образы гранитные воскресли,смуглый купол плыл издалека.
Через млечный путь бледно-туманныйперекинулись из темнотыв темноту — о, муза, как нежданно! —явственные невские мосты.
И задев в седом и синем мракеисполинским куполом луну,скрипнувшую, как сугроб, Исакиймедленно пронесся в вышину.
Словно ангел на носу фрегата,бронзовым протянутым перстомрассекая звезды, плыл куда-тоВсадник, в изумленье неземном.
И по тверди поднимался тучей,тускло озаренной изнутри,дом; и вереницею текучейстатуи, колонны, фонари
таяли в просторах ночи синей,и неспешно догоняя их,к Господу несли свой чистый инейпризраки деревьев неживых.
Так проплыл мой город непорочный,дивно оторвавшись от земли.И опять в гармонии полночнойтолько звезды тихие текли.
И тогда моя полуживаямаленькая муза, трепеща,высунулась робко из-за краянашего широкого плаща.
Берлин, 11. 9. 24.КОСТЕР
На сумрачной чужбине, в чаще,где ужас очертанья стер,среди прогалины — горящий,как сердце жаркое, костер.
Вокруг синеющие тени,и сквозь летающую сетьтеней и рдяных отраженийсклоненных лиц не разглядеть.
Но, отгоняя сумрак жадный,вот песня вспыхнула в тиши,гори, гори, костер отрадный,шинели наши осуши.
И снова всколыхнулись плечи,и снова полнозвучный взмах,кипят воинственные речии слезы светятся в глазах.
Зверье, блуждающее в чащах,лесные духи и ветрабегут от этих глаз горящихи от поющего костра.
Зато с каким благоговеньем,с какою верой в трудный путь,утешен пламенем и пеньем,подходит странник отдохнуть.
Берлин, ноябрь 1924 г.УТРО
