Владимир Набоков - Стихи
«Зовешь, — а в деревце гранатовом совенок…»
Зовешь, — а в деревце гранатовом совенок полаивает, как щенок.В вечерней вышине так одинок и звонок луны изогнутый клинок.
Зовешь, — и плещет ключ вечернею лазурью. Как голос твой, вода свежа,и в глиняный кувшин, лоснящийся глазурью, луна вонзается дрожа.
26. 7. 23.«Как бледная заря, мой стих негромок…»
Как бледная заря, мой стих негромок, и кратко звуковое бытие,и вряд ли мой разборчивый потомок припомнит птичье прозвище мое.
Что ж делать, муза, жизнь моя. Мы будем в подстрочном примечанье скромно жить…Не прозвенеть, не высказать мне людям, что надо Божьей тенью дорожить.
Что Божья тень волнистая сквозь наши завесы разноцветные видна;что день и ночь — две дорогие чаши живой воды и звездного вина.
Не прозвенеть, не высказать — и скоро мою забудут бледную зарю,и первая забудет та, которой последние лучи я подарю.
И все же, муза, счастлив я… Ты нежность, ты — тишина; с тобой нельзя грустить;ты в пенье дней житейскую мятежность, как лишний слог, не можешь допустить.
31. 8. 23.«Ночь свищет, и в пожары млечные…»
Ночь свищет, и в пожары млечные,в невероятные края,проваливаясь в бездны вечные,идет по звездам мысль моя,как по волнам во тьме неистовой,где манит Господа рукарастрепанного, серебристого,скользящего ученика…
2. 9. 23.«Я помню в плюшевой оправе…»
Я помню в плюшевой оправедагерротипную мечтуи очи в северной дубраве,и губы в громовом порту.
Но ты… Прямой и тонкой тенью,как бы ступая по стеклу,внимая призрачному пенью,вникая пристально во мглу,
— во мглу, где под железным кленомя ждал, где, завернув с угла,сквозные янтари со стономтекли в сырые зеркала —
безгласно в эту мглу вошла ты,и все, что скучно стыло встарь,все сказкой стало: клен зубчатый,геометрический фонарь…
Ты… Платье черное мне снится,во взгляде сдержанный огонь,мне тихо на рукав ложитсяпродолговатая ладонь.
И вдруг, улыбкою нежданнойблеснув, указываешь мне:клин теневой, провал обманныйна бледной, на косой стене.
Да, правда: город угловатыйиграет жизнью колдовскойс тех пор, как в улицу вошла тысвоей стеклянною стопой.
И в этом мире небываломтеней и света мы одни.Вчера нам снились за каналомвенецианские огни.
И Гофман из зеркальной дверивдруг вышел и в плаще прошел,а под скамьею в темном скверея веер костяной нашел.
И непонятный выступ медныйгорит сквозь дальнее стекло,а на стене, косой и бледной —откуда? — черное крыло.
Гадая, все ты отмечаешь,все игры вырезов ночных,заговорю ли — отвечаешь,как бы доканчивая стих.
Таинственно скользя по гласным,ты шепчешь, замираешь ты,и на лице твоем неясномловлю я тень моей мечты.
А там над улицею сонной,черты земные затая,стеною странно освещеннойстоит за мною жизнь моя
Берлин, 25. 9. 23.«Санкт-Петербург — узорный иней…»
Санкт-Петербург — узорный иней,ex libris беса, может быть,но дивный… Ты уплыл, и нынемне не понять и не забыть.
Мой Пушкин бледной ночью, летом,сей отблеск объяснял своейОлениной, а в пенье этомсквозная тень грядущих дней.
И ныне: лепет любопытных,прах, нагота, крысиный шуркв книгохранилищах гранитных;и ты уплыл, Санкт-Петербург.
И долетая сквозь туманыс воздушных площадей твоих,меня печалит музы пьянойскуластый и осипший стих.
Берлин, 25. 9. 23.ГРОЗА
Стоишь ли, смотришь ли с балкона,деревья ветер гнет, и самшалеет от игры, от звонас размаху хлопающих рам.
Клубятся дымы дождевыепо заблиставшей мостовойи над промокшею впервыезелено-яблочной листвой.
От плеска слепну: ливень, снег ли,не знаю. Громовой удар,как будто в огненные кегличугунный прокатился шар.
Уходят боги, громыхая,стихает горняя игра,и вот вся улица пустая —лист озаренный серебра.
И с неба липою пахнулоиз первой ямки голубой,и влажно в памяти скользнуло,как мы бежали раз с тобой:
твой лепет, завитки сырые,лучи смеющихся ресниц.Наш зонтик, капли золотыена кончиках раскрытых спиц…
1923 г.АВТОБУС
Расшатывая сумрак бурыйогнями, жестяным горбом,на шинах из слоновой шкурыгремящий прокатился дом.
И вслед качнувшейся громаде,как бы подхвачен темнотой,я кинулся и вспрыгнул сзади,и взмыл по лестнице витой.
И там, придерживая шляпу,в свистящей сырости ночнойя видел: выбросила лапуи скрылась ветка надо мной.
И вспомнил: допотопный ужас,бег, топот, выгибы клыков…Пускай в гранатовые лужистекают стекла кабаков,
— пожарище тысячелетий,душа дремучая моя,отдай же мне огонь и ветер,грома иного бытия!
Когда я легкий, низколобыйна ветке повисал одиннад обезумевшею злобойбегущих мамонтовых спин.
5. 10. 23.БАРС
Пожаром яростного крапамаячу в травяной глуши,где дышит след и росный запахтвоей промчавшейся души.
И в нестерпимые пределы,то близко, то вдали звеня,летит твой смех обезумелыйи мучит, и пьянит меня.
Луна пылает молодая,мед каплет на мой жаркий мех;бьет, скатывается, рыдая,твой задыхающийся смех.
И в липком сумраке зеленомпожаром гибким и слепымкружусь я, опьяненный звоном,полетом, запахом твоим…
Но не уйдешь ты! В полнолуньев тиши настигну у ручья,сомну тебя, мое безумьесеребряное, лань моя.
1923 г.«Милая, нежная — этих старинных…»
Милая, нежная — этих старинных,песенных слов не боюсь, и пою…О, наклоняйся из сумерек длинных в светлую бездну мою!
Я подарю тебе солнечной мастирьяных коней, колесницу в цветах,ибо сейчас я не пристальный мастер, я — изумленье и взмах.
Милая, нежная, я не ошибся,часто мне женские снились черты.Все они были из ломкого гипса, золото легкое — ты.
Это, пойми, не стихи, а дыханье,мреющий венчик над страстью моей,переходящий в одно колыханье неизмеримых зыбей.
17. 10. 23.«Из мира уползли — и ноют на луне…»
Из мира уползли — и ноют на луне шарманщики воспоминаний…Кто входит? Муза, ты? Нет, не садись ко мне: я только пасмурный изгнанник.
Полжизни — тут, в столе; шуршит она в руках; тетради трогаю, хрустящийклин веера, стихи — души певучий прах, — и грудью задвигаю ящик…
И вот уходит все, и я — в тенях ночных, и прошлое горит неяро,как в черепе сквозном, в провалах костяных зажженный восковой огарок…
И ланнеровский вальс не может заглушить… Откуда?.. Уходи… Не надо…Как были хороши… Мне лепестков не сшить, а тлен цветочный сладок, сладок…
Не говори со мной в такие вечера, в часы томленья и тумана,когда мне чудится невнятная игра ушедших на луну шарманок…
Ноябрь 1923 г.«Я Индией невидимой владею…»
