Владимир Набоков - Стихи
ВЕРШИНА
Люблю я гору в шубе чернойлесов еловых, потомучто в темноте чужбины горнойя ближе к дому моему.
Как не узнать той хвои плотнойи как с ума мне не сойтихотя б от ягоды болотной,заголубевшей на пути.
Чем выше темные, сырыетропинки вьются, тем яснейприметы с детства дорогиеравнины северной моей.
Не так ли мы по склонам раявзбираться будем в смертный час,все то любимое встречая,что в жизни возвышало нас?
Шварцвальд, 1925 г.ЭЛЕКТРИЧЕСТВО
Играй, реклама огневая,над зеркалами площадей,взбирайся, молния ручная,слова пылающие сей.
Не те, угрозою священнойявившиеся письмена,что сладость отняли мгновенноу вавилонского вина.
В цветах волшебного пожарапопроще что-нибудь пиши,во славу ходкого товара,в утеху бюргерской души.
И в лакированной коробке,в чревовещательном гробу,послушна штепселю и кнопке,пой, говори, дуди в трубу.
И не погибель, а погодуты нам из рупора вещай.Своею жизнью грей нам воду,страницу книги освещай.
Беги по проводу трамвая,бенгальской искрою шурша,и ночь сырая, городскаятобою странно хороша.
Но иногда, когда нальетсягрозою небо, иногдаземля притихнет вдруг, сожмется,как бы от тайного стыда.
И вот — как прежде, неземная,не наша, пролетаешь ты,прорывы синие являянепостижимой наготы.
И снова мир, как много сотенглухих веков тому назад,и неустойчив, и неплотен,и Божьим пламенем объят.
1925 г.ПРОХОЖИЙ С ЕЛКОЙ
На белой площади поэтзапечатлел твой силуэт.
Домой, в непраздничный мороз,ты елку черную понес.
Пальто российское до пят.Калоши по снегу скрипят.
С зубчатой елкой на спинеты шел по ровной белизне,
сам черный, сгорбленный, худой,уткнувшись в ворот бородой,
в снегах не наших площадей,с немецкой елочкой своей.
И в поэтический овалтвой силуэт я врисовал.
1925 г.ЛЫЖНЫЙ ПРЫЖОК
Для состязаний быстролетныхна том белеющем холмувчера был скат на сваях плотныхсколочен. Лыжник по нему
съезжал со свистом; а понижескат обрывался: это былуступ, где становились лыжичетою ясеневых крыл.
Люблю я встать над бездной снежной,потуже затянуть ремни…Бери меня, наклон разбежный,и в дивной пустоте — распни.
Дай прыгнуть, под гуденье ветра,под трубы ангельских высот,не семьдесят четыре метра,а миль, пожалуй, девятьсот.
И небо звездное качнется,легко под лыжами скользя,и над Россией пресечетсямоя воздушная стезя.
Увижу инистый Исакий,огни мохнатые на льду,и вольно прозвенев во мраке,как жаворонок, упаду.
Riesengebirge, 1926UT PICTURA POESIS
M. В. Добужинскому
Воспоминанье, острый луч,преобрази мое изгнанье,пронзи меня, воспоминаньео баржах петербургских тучв небесных ветреных просторах,о закоулочных заборах,о добрых лицах фонарей…Я помню, над Невой моейбывали сумерки, как шорохтушующих карандашей.
Все это живописец плавныйпередо мною развернул,и, кажется, совсем недавнов лицо мне этот ветер дул,изображенный им в летучихосенних листьях, зыбких тучах,и плыл по набережной гул,во мгле колокола гудели —собора медные качели…
Какой там двор знакомый есть,какие тумбы! Хорошо бытуда перешагнуть, пролезть,там постоять, где спят сугробы,и плотно сложены дрова,или под аркой, на канале,где нежно в каменном овалесинеют крепость и Нева.
1926 г.«Пустяк — названье мачты, план — и следом…»
Пустяк — названье мачты, план — и следомза чайкою взмывает жизнь моя;и человек на палубе, под пледом,вдыхающий сиянье — это я.
Я вижу на открытке глянцевитойразвратную залива синевуи белозубый городок со свитойнесметных пальм, и дом, где я живу.
И в этот миг я с криком покажу вамсебя, себя — но в городе другом:как попугай пощелкивает клювом,так тереблю с открытками альбом.
Вот это — я и призрак чемодана;вот это — я, по улице сыройидущий в вас, как будто бы с экрана,и расплывающийся слепотой.
Ах, чувствую в ногах отяжелевших,как без меня уходят поезда,и сколько стран еще меня не гревших,где мне не жить, не греться никогда!
И в кресле путешественник из раяописывает, руки заломив,дымок из трубки с присвистом вбирая,свою любовь — тропический залив.
1926 г.КОМНАТА
Вот комната. Еще полуживая,но оживет до завтрашнего дня.Зеркальный шкап глядит, не узнавая,как ясное безумье, на меня.
В который раз выкладываю вещи,знакомлюсь вновь с причудами ключей;и медленно вся комната трепещет,и медленно становится моей.
Совершено. Все призвано к участьюв моем существованье, каждый звук:скрип ящика, своею доброй пастьюпласты белья берущего из рук.
И рамы, запирающейся плохо,стук по ночам — отмщенье за сквозняк;возня мышей, их карликовый грохот,и чей-то приближающийся шаг:
он никогда не подойдет вплотную;как на воде за кругом круг, идети пропадает, и опять я чую,как он вздохнул и двинулся вперед.
Включаю свет. Все тихо. На перинусвет падает малиновым холмом.Все хорошо. И скоро я покинувот эту комнату и этот дом.
Я много знал таких покорных комнат,но пригляжусь, и грустно станет мне:никто здесь не полюбит, не запомнитстарательных узоров на стене.
Сухую акварельную картинуи лампу в старом платьице сквозномзабуду сам, когда и я покинувот эту комнату и этот дом.
в другой пойду: опять однообразностьобоев, то же кресло у окна…Но грустно мне: чем незаметней разность,тем, может быть, божественней она.
И может быть, когда похолодееми в голый рай из жизни перейдем,забывчивость земную пожалеем,не зная, чем обставить новый дом…
1926 г.АЭРОПЛАН
Как поет он, как нежданновспыхнул искрою стеклянной, вспыхнул и поет,там, над крышами, в глубокомнебе, где блестящим боком облако встает.
В этот мирный день воскресныйчуден гул его небесный, бархат громовой.И у парковой решетки,на обычном месте, кроткий слушает слепой:
губы слушают и плечи —тихий сумрак человечий, обращенный в слух.Неземные реют звуки.Рядом пес его со скуки щелкает на мух.
И прохожий, деньги вынув,замер, голову закинув, смотрит, как скользяткрылья сизые, сквозные,по лазури, где большие облака блестят.
1926 г.СНЫ
Странствуя, ночуя у чужих,я гляжу на спутников моих, я ловлю их говор тусклый.Роковых я требую примет:кто увидит родину, кто нет, кто уснет в земле нерусской.
Если б знать. Ведь странникам данытолько сны о родине, а сны ничего не переменят.Что таить — случается и мневидеть сны счастливые: во сне я со станции в именье
еду, не могу сидеть, стоюв тарантасе тряском, узнаю все толчки весенних рытвин,еду, с непокрытой головой,белый, что платок твой, и с душой слишком полной для молитвы.
Господи, я требую примет:кто увидит родину, кто нет, кто уснет в земле нерусской.Если б знать. За годом валит год,даже тем, кто верует и ждет, даже мне бывает грустно.
Только сон утешит иногда.Не на области и города, не на волости и села,вся Россия делится на сны,что несметным странникам даны на чужбине, ночью долгой.
1926 г.ПРЕЛЕСТНАЯ ПОРА
