Семен Кирсанов - Собрание сочинений. Т. 1. Лирические произведения
Свиданье
Я пришел двумя часами раньшеи прошел двумя верстами больше.Рядом были сосны-великанши,под ногами снеговые толщи.Ты пришла двумя часами позже.Все замерзло. Ждал я слишком долго.Два часа еще я в мире прожил.Толстым льдом уже покрылась Волга.Наступал период ледниковый.Кислород твердел. Белели пики.В белый панцирь был Земшар закован.Ожиданье было столь великим!Но едва ты показалась — сразупервый шаг стал таяньем апрельским.Незабудка потянулась к глазу.Родники закувыркались в плеске.Стало снова зелено, цветочнов нашем теплом, разноцветном мире.Лед — как не был, несмотря на то чтоя тебя прождал часа четыре.
Мексиканская песня
Тегуантепек, Тегуантепек,страна чужая!Три тысячи рек, три тысячи ректебя окружают.
Так далеко, так далеко —трудно доехать!Три тысячи лет с гор кувыркомкатится эхо.
Но реки те, но реки тек нам притекут ли?Не ждет теперь Попокатепетльдней Тлатекутли.
Где конь топотал по темной тропе,стрела жужжала, —Тегуантепек, Тегуантепек,страна чужая!
От скал Сиерры до глади плато —кактус и юкка.И так далеко, что поезд и тослабая штука!
Так далеко, так далеко —даже карьеромна звонком коне промчать нелегкогребень Сиерры.
Но я бы сам свернулся в лассо,цокнул копытом,чтоб только тебя увидеть в лицо,Сиерры чикита!
Я стал бы рекой, три тысячи рекопережая, —Тегуантепек, Тегуантепек,страна чужая!
Стихи на сон
Пусть тебе не бредитсяни в каком тифу,пусть тебе не встретитсяникакой тайфун!
Пусть тебе не кажетсяни во сне, ни въявь,что ко дну от тяжестиустремляюсь я.
Даже если гибельюбуря наяву,я, наверно, выплыву,дальше поплыву.
Стерегу и помню я,навек полюбя:никакой Япониине схватить тебя.
Утром время радоваться,не ворчи,не грусти без надобности —нет причин.
Пусть тебе не бредитсяни в каком тифу,пусть тебе не встретитсяникакой тайфун!
Сон с продолжением
Не спится мне и снится,что я попал в беду,что девочка в платье ситцевомтонет в моем бреду.Тянется рука беленькаяк соломинке на берегу,но я с кроватного берегаруки протянуть не могу!Я мучаюсь, очень мучаюсь,хочу поднять глаза,но их ни в коем случае,приоткрыть нельзя.Я сон этот точно выучил:он в полдень еще ясней…Как страшно, что я не выручилту девочку во сне!
Последние ночи
Ингалятор, синий спирт,и она не спит.
— Сядь поближе, милый мой,на постель мою,сделай так, чтоб вдруг зимойзасиял июль…
— Хорошо, я попрошу,сговорюсь с сестрою,я подумаю, решу,что-нибудь устрою.
— Милый, в горле моем дрожь,высохло, прогоркло.Ты другое мне найдешькакое-нибудь горло?
Синий отсвет кинул спиртна подушку белую…— Не тревожься, лучше спи,я найду, я сделаю.
— Милый, сделай для меня,чтоб с такою больюгод один хотя бы япрожила с тобою.Вместе в будущем годук золотому пляжу…
— Все устрою, все найду… —А сам плачу, плачу…
Боль
Умоляют, просят: — Полно,выпей, вытерпи, позволь,ничего, не будет больно… —Вдруг, как молния, — боль!Больно ей, и сразу мне,больно стенам, лампе, крану.Мир окаменев,жалуется на рану.И болят болты у рельс,и у угля в топках резь,и кричат колеса: «Больно!»И на хлебе ноет соль.Больше — мучается бойня,прикусив у плахи боль.Болит все, болит всему,и щипцам домов родильных,болят внутренности уснарядов орудийных,моторы у машин, закатболит у неба, дальниеболят у времени века,и звон часов — страдание.И это всё — рука на грудь —молит у товарищей:— Пока не поздно, что нибудьболеутоляющее!
ТВОЯ ПОЭМА (1937)[5]
Клаве
Сегодняиюня первый день,рожденья твоегочисло.Сдираюяс календаряожогом ранящийлисток…О, раньше!Нам с тобой везло.С цветамив тишь,покаты спишь, —с охапкой лепесткови лентбудить губами,тронуть лишьвопросом:«Сколько тебе лет?»И на рукунадеть часы.«Красивые они,носи…»
Не будет большелет тебе!Часамнад пульсомне ходить!Но я ж привыкбудить,дарить,вывязываявензеляиз букв:Ка, эЛ, А, Вэ и А…Как быть?Что подарить теперь,чтоб ты взяла?..Стихи одни,где мы с тобойсквозь плач видны,где «ты!» —в слезах воскликну я,твоя поэма!В горький срокя,как с ожогабинт, сорвалс календарялисток,дарязапекшиеся в ночьслова.Теперь ничто —стихи однименямечтойвернут в те дни;в стихахя возвращаюсь вновьв тревогу снов —дорогой вспятьопять в свою бедуопятьв бредусведенных больюрифмя в комнатук тебебреду.Опятьтвой столик,твой стакани столькосклянок,ампул,игл!И лампудоктор ловит лбом,циклопаникелевый глазнаводит бликна ужас язв,о,в горлышкетвоем больном.Каких тутне было врачей!Чей стетоскопс тоскойне легна клочья легкиху плеча?!Едва стучитв руке врачатвойнитевидный пульс!Твой бред.Твой лобнагретладонью проб.— Как голова?— Немного льда?А как погода?— Холода… —Я лгал:три дня,как таял март,лишь утромлужи леденя.Под сорокжарвзбежалс утра.То капли каплилневпопадгомеопат.Принес тебетибетский лекарьпряных трав.Рука профессораприжгламиндалины.Пришластаруха знахарка.Настойна травкепринесла простой…Ты говорила мне:— Лечичем хочешь —каплями,травой…И пахлигрозами лучиот лампы дуговой.А тыуже ловила воздух ртом.И ясебяловилна том,что тожевоздух ртомловлюи словно за тебядышу.Как я тебя люблю!Спешу —то причесать тебя,то прядьпоправить,то постельприбрать,гостей ввести,то стих прочесть…Не может быть,что тыне сможешь жить!Лежи!Ни слова лжи:мы будем жить!Я отстоютебя,свою…И вытиралплаточком рот,и лгал —мне врач сказал:умрет.
А что я мог?Пойти в ЦК?Я был в ЦК.Звонить в Париж?Звонил.Еще горловикапозвать?Я звал.(А ты горишь!)Везти в Давос?О, я б довезне то что на Давос —до звезд,где лечат!Где найти лекарств?И соли золота,и кварц,и пламяфинзеновских дуг —все!Все перебывало тут!А я надеялся:а вдруг?А вдруг изобретут?Вокругсочувствовали мне.Звонкитоварищей,подруг:— Ну как?.. —Какруки милыетонки!Какмало ихв моих руках!Потом осталсяморфий.Ясам набирализ ампул яд.Сам впрыскивал.А ты неслатакую чушьпро «жить со мной,про юги пляж со мной,про юж…и ляг со мной,родной…»И бредила:«Плечомк лучу,на башню Люсинулечу,к плечу жирафики верблюд.Родной,я так тебя люблю,так обожаю,все терпялишь для тебя!..»А морфийтащитв мертвый сон,и стон,и жарнад головой,и хрипчахотки горловой.Ты так дышала,будто былдомашний воздухстрашно затхл,и каждый вдохтебя губил…Покорность страннаяв глазах.Вдруг улыбалась,пела вдруг,звала подруг,просила — мать,потомна весь остаток днявсе пересталапонимать.Под ночьувидела меняи издали уже,из нет —последнимшепотом любви:— А ты смотриживи,еще Володька есть… —И в бред,в дыханье,в хрип,в — дышать всю ночь.Помочьникто уже не мог.Врач говорит,что он не бог.Я бросилсяна свой матрас,и плечи плачпотряс.Устали утонулво сне.Я спалсреди каких-то скалс тобой,еще живая ты!Губойресницы трогаю,пою:ты мне нужна,ты мне мила!..Стук.Просыпаюсь.В дверь моюмать постучалась:— Умерла…
Прошлолишь тридцать дней пустых,как пульс утих,как лоб остыл,как твойпоследний следпростыл, —от того дня,как не к тебепришли,а к нейдрузья, родня,лишь тридцать дней,как вместо«ты»ты стала «та»,как Тышлер[6]на квадрат листатушь наносили не просил«не двигаться!» —она самасебякак мертвая вела,самане двигалась.С умая не сходил,а больше самматьуспокаивал;сниматьее с постели в гробпришел,и платьясиний шелкв цветахоправил сам,и к волосамприладил с дрожьюкосу ту,что бронзойсветится насквозь…Вокруги в гробпобольше роз,чтоб ейлежалось,как в саду.Прощай, прощай!Я девять летбрал счастьеза рукуи вел, —и нетего!Я должен встатьи жизнь перелистатьи, встав,начатьвсес чистого листа.Какмир за месяцпоредел!Ну да,я здесь,а Клава где?Гдеэта сказочная «Гда»,жизнь,где без нас идут года?Нет!Я не мрачен.Я хочувойти с другимик жизни в дом,пробитьсяк чистому лучупоэзиисвоим трудом.Я говорю:работай,лезьпо строчкелестничнойк звезде!Я не уйду.Я жив.Я здесь!Ну да,я здесь,а Клава где?
Вначале,десять первых дней,я позабылрыдать над ней.Меня знобилкакой-то гриппбольного полузабытья.Должно быть, яне влипещев топьтрудной жизнибез тебя.Как прочновсажен в ребра нож, —должно жтак сердце наболеть,чтоб на балетпойти в Большой.С оглохшейнаглухо душойшелв «Метрополь»,часов до трехв ночьна бульварную скамью,в полузнакомуюсемью, —я стал тащитьсяв те места,куда б не сталходить при ней,но только не домой,где ждет,где жжет менямой враг стальной…
Мыслишкой —сразу кончить все —не слишком страшносжать висок.Подумаешь!В Москве ночнойпри телефонеэта мысль,как ни томись,была вполнекарманной,тихонькой,ручной.Но дома!Где лежит пятном —да,на пол пролитыйментоли стулна коврике цветном,вся наша мебель,старый стол…Там эта мысльменя моглапугнуть из-за угла.Но где-то ж надо спать!Все та жна третийлестницаэтаж.Потащишься —в передней свет,а Клавыпросто дома нет.Нет…Клавыпросто нет —всерьез!Ни роз,в каких лежала,никосы,молчат ее часы,свернулся змейкойбус янтарь,и цепкодержит календарьнесорванные дни.Тут старыйс платьицами шкаф,доха в духах,белье ее,подаренные пустяки,мои стихив тетрадке идве прядкирусыетвои.Еще тогдая срезал прядь,в тетрадьупрятали достал,и на столе,косясьна них,я сталраскладывать пасьянсиз локонов твоихльняных.На счастьеклал ихтаки так,гадал,подглядывалпод мастьльняных,соломенных,витых.Как я ни жулил,ты —не выходила!Как ни старался,ты —не получалась!Никак!
Глазамив синяках бессонниця увидел свойревольверс сизой синевой.Он — маузер,он вот такой:попробуешь рукойна вес —он веськак поезд броневой,стреляться из него —как лечьпод колесо.Свое лицоя трогал дулом.К жару скулпримеривал,ко рту,к вискуи взвешивалв рукезаряд,где десять медных гильзгорят.
Мне жизнь не в жизнь,а выход — вот.Нигде,хоть всей землей кружись,нигде —в воронежском селедвойник любимойне живет.А выход вот:в стальном стволе,В сосновомписьменном столе.На!Прислониськ стене,и стань,и оттянизамок к себе,пусть маслянистоходит стальв крупнокалиберной судьбе.Тебя обстанетцепкий адрефлексов,сопряженных с ней,во снеее глаза стоят.Скорей вложи обойму, на!Стихи?Она!Весь мир?Она!Ты будешь плакатьу окнаи помнить,помнить,помнить лобс косой соломеннойи рот —у всех дверей,у всех ворот,куда тебяни привело б.Но, знаете,я думал жить.И лучше,что замкнул на ключсвой столи в нем железный ствол.И ключ —столу на уголок,и лег,не зарыдавв тот раз,на свой матрас.Не спал,сквозь пальцывидел я:ключ сполз,самящик отпер,щелк —и выглянула из столанасечка деревянных щеки указательныйствола.Револьвер мойвспорхнул,поплылпод потолком лепным,кругом,кривым когтем вися.Всякомната кружила с ним,с патроном запасным.Кружили у подушкиврылся в пух,как друг,что лучше новых двухи издавнасо мной дружил.
Пока он ждалбессильных рук,я вспомнил:у меня есть другна Трубниковском.(Серый дом,крутая лестницаи дверь…)Не вспомни я о нем,сейчася б не ходилсреди живых.Срываешь дождевик,бредешьв плеск —в дождь,тоску свою таща,текут со щек —еще! еще! —капельки плачаи дождя.Лишь я вошел к нему,лишь сел,сказал,что заночую тут,что дома моют,окна трути куча дел, —как телефонвздрогнул,звоночкомночь дробя.Другтрубку снял:— Кого? Его? —И трубку протянул:— Тебя.
Шелшепотмедным волоском.(Алло?Не Клава это, нет!)То проволочнымголоскомревольвершепчетв ухо мне.Внушает:«Я могу помочь,ночьподходящая вполнедля наших с вамидел.Пределя положужеланью жить.Позвольтеположитьв високвам сплаваузенький кусок.Вас Клава бне ругалаза —глаза,что вы идете к ней.Вамдуло —выход из любви,из ада„нет ее“,из днейбез глаз ее,без губ,без рук, —вы ж как без рук…»И я пошелк Большой Ордынке,к тупику,домой —где ждет меня,где жжет,маня,менямой враг стальной…
Бульваром Гоголевским,гдев наш старый дом,да,каждый день,мы шли вдвоем.Где ни пройдешь,весь грунтнас помнит от подошвдо рифмпрочитанных поэм,от Гоголядо буквы «М».Как пить —не пивши тридцать дней,как есть,не евши…Я — о ней!Как шарят папирос(курить!).Где теньеесреди берез?Как повторитьпропавший день?..
…Я отперящик.Отпилпыльс губи сошел с ума уже.И вынул маузер.Он былгруб,туг в ходуи длиннорыл.Открылсине-стальнойзамок…
Мой сынагукнулза стеной,пролепетал, замолк.Как вор,я сдвинул скобку,снял затвор,пружину вынул,вырвал ствол,стальную сволочьмял и рвал,развинчивали вынимализ самой малой частичасть…Сейчасон сам умрет,сочасьхоленым маслом льна —его слюна;лишь лязгда бряк,разобранный добряк —лишь грязь,грозящий браккусков стальных…
О, убежать,уснуть от них!..Да, лишь бы сон —и я спасен!Спит сыни видит грудь во сне.Голос любимойпелво мне.«Смотри живи…» —напоминал.Вот беленький,как школьный мел,бай-бай, и спатки —люминал…Да…Три таблеткив три глотка…Мне три годка…Пополз щенкомпод стол,под свежую сосну.Коснулсянаволоки щекойикамнемвнизпошелко сну.
На самом дне,на травах снов,я сноварядомшел с тобойтропойв цветы,в дыханье сна.И снова —не «она»,а «ты»!Мы шлив сплошной ромашкин луг,луг былкак хоровод подруг,как сборв «День белого цветка»в пользу чахоточных больных.Мир белых солнц!Ты ходишь в них,цветам не больно —так легка.И машет намромашек луг.Мы шли,не размыкая рук,и я тебя просил:— Нет силмне жить, родная,без тебя,дозволь с тобоювдаль пойти,нам по пути… —Ее глазамне жалко бросили:«Нельзя».
Мы вышли вдругна новый луг, —луг незабудокначал цвесть;трудомголубоглазых швейон в крестик шведскийвышит весьи весь —в цветочную пыльцу.А синий цветтебе к лицу,твой сарафаниз луга сшит.— Куда спешить?Мы сядем здесь,послушай,взвесь,мне трудно врозь,не бросьменя.Обсудим все:я в сотый раз прошу —пусти!Одинбродить я не могу! —Как жаль тебе меня,прости,но«нет»с твоих слетает губ.
Мы вышлина жужжащий лугжуков,кузнечикови пчел.С тобойя локоть к локтюшели терся о плечощекой.Рой пчелкружился у волос,кололся колос,рос щавель,на камнемохржавелу ног.Туберкулез —он моготнять,я жтолько мог тебя обнятьи так остаться,обнявшись.Выскальзывалаты из рук.Весьв парашютах,снялся луги —одуванчиками —ввысь!Отсюдавышли мык Тверской,она спускаласьвниз,к Неве,к намветерок подулморской,плыл Севастопольв синеве.По Ленинградскому шоссепрошлиВоронежем в село,где снова лугстоял в росе,где детствоситчиком цвело.Ордынкойвышлив Теберду,Эльбрусукутанв снег-башлык,по трещинам его,по льдумы к морю Черномусошли.Там сели в лодку мыбез слов,на ней былакроватьи гроб,по улице Донскойвеслом —венкомс автомобилягреб.И я молилтвои глаза,и все:нельзя,нельзя,нельзя…
Не блажьведь то, что я прошу!Куда-нибудьещепойдем!Был перед намижелтый пляж,и моря шум,и волн подъем,и край путис тобой вдвоем.Ты просишьсяпроститься,ноя обо всемпросил давно.Уже дошли?А мне куда?Какморемпрошагать года?Чем без тебядожить до ста,мне лучше,тронув свой висок,пустынной дюнойурныстать,к часам песочнымлечь в песок…Как хочетсятебе со мнойигратьв наш милыймяч земной!Заплакать —не расстаться нам:что тут —слеза,то выстрел там.Нельзя,чтоб с глазсползла слеза!Ты,не заплакав,от грудиребенка отняла,далаи молвила:— Один иди… —И взгляд еена мне замерз,и лоб ее,прохладней льдин,губами тронули одинпошел…
Яногу на волнузанеси сразуподнят былволной,Ступил,качнулся,как больной,и соскользнул с волны,и вновьзеленой пенойброшен вверх,как смытый с верфимачты ствол,я стоймяс волнсходил и шелс щекою сынана щеке.А вдалеке —да,ты однавиднав песчаном пляже сна,да,как сквозь воду,неясна…
О,помыкало море мной!НасНой не взялв ковчежный дом,каютув чревене дал кит.Моисейсияющим жезломморской водыне раздвоит.Качаясьна своих двоих,яэто моремыкал сам топеной вверх,то — ух! —к низам,в бутылочно-соленыйпласт.Шагать по ним,да не упасть!Мальчонкуя прижалк пальто,чтобы не точто хлест воды,а дым,а капелек пыльцане тронулаего лица.Мой трудный шагв подъем и спад,балансу гребня на горбе,то бульканьеи бурю туон люлькойпредставлял себе.(«Качают,ну и буду спать…»)Сынишка,онсквозь сон:«Агу», —а тына берегу,не ждешь,нет,наша встречане близка,ты толькоблесткасолнцав дождьв полоске узенькойпеска.
Шаг —и того не отыскать.И нетполоскипозади.И штормзатих.Шуметь-точто?Все глажеводяные рвы,а дальшезавиднеласьгладьниже воды,тише травы,волнааж просится:«Погладь».И яс волныступилна зыбь,вглубьстая рыб,и ил,и штильхвост солнцаморем распустил…Тутновый берегподан мне,в ладонькамнейположен порт.Я вытерпотводы и слез,с подошв ракушки сбили сквозьшаганье улицв жизнь прошел.Куда я вышел?Стал,прочелдвух новых улиц имена.Припоминал…Не я,а сынсмотрелвпервыеокнам в синь.Проснувшисьв мирепервый раз,трамвай,как погремушку,тряс.«Уа!» —сказал трамваю «А».И мнев новинкубыл Арбат.Я здесь бывали не бывал.Тверской бульвар,где стынет мойпо ямбубронзовый собрат.В вагонеместо на скамьенам уступил старик.Я сел.В трамвае,как в одной семье,все точно знали,что со мнойи что за мореза спиной.На Мыс Желаньяя хочулететь,лететь…Маршрутсебея начерчу,меня пошлютнавстречудующей судьбе.Что этот Мыс?Желанье?Жизнь?Поэзия?Социализм?Любовь?Москва? —все те слова,которыминельзя солгать,которымия буду вамстихио будущемслагать.Куда себя мне деть?Лететь!Перелететьмой плач навзрыджеланьем —отстоять Мадрид!Желаньем,чтобы этот стихшагал за неювследи вслед,желаньем —сынав двадцать летк присяге краснойпривести.Пусть помнитсянавеки мненаш путь,мой плач,твой взгляд во сне,с тобоймы вымечталиМыс,кудамоявзметнетсямысль.
Я встал,и сразу —рядом стол.Обрубки маузера —вот.Боёк,прицел,пружина,ствол.Ему,оставь егов дому,дай только волю, —оживет.Скорей на мостк Москве-реке,мой грузв руке,под мостом — синь.Любовьприказывает:«Кинь!»Вот здеськонецмоей беде,я маузерс мостабросил вниз:— Кругами завернисьв воде,войди в пескиреки Москвыи вройсядуломв ил и слизь!А тына берегу,на том —спасибо,милая,за жизнь.Еще проплачу яне раз,не разприникнук прядке ртом,не разя вспомнюжалость глази слабостьтвоих бедных рук.Не разя вскрикну:«Клава!» —вдруг.Где б ни был я:у южных пальм,у скользких льдов,у горных груд,где япалаткуни развесь, —кроватьтвоябылавот тут,и столиктвой стоялвот здесь,и тутменялюбилаты!Какие б яни рвал цветы,тот лугначнетв глазах кружить!Когда мне будетплохо жить, —хотя б во сне,не наяву, —ресницы мнераздвинь,приснись,коснисьхотя б во снерукой,шепни:«Живи…»И я живу,тебя,как воздух,ртом ловлю,стихом,последнею строкойлеплютебеиз губ:люблю.
СТОН ВО СНЕ (1937–1939)
