Борис Слуцкий - Лошади в океане
Кропотово
Кроме крыши рейхстага, брянских лесов,севастопольской канонады,есть фронты, не подавшие голосов.Эти тоже выслушать надо.Очень многие знают, где оно,безымянное Бородино:это — Кропотово, возле Ржева,от дороги свернуть налево.Там домов не более двадцатибыло.Сколько осталось — не знаю.У советской огромной земли — в грудито село, словно рана сквозная.Стопроцентно выбыли политруки.Девяносто пять — командиры.И село (головешки да угольки)из рук в руки переходило.А медали за Кропотово нет? Нет,за него не давали медали.Я пишу, а сейчас там, конечно, рассвети ржаные желтые дали,и, наверно, комбайн идет по ржиили трактор пни корчует,и свободно проходят все рубежи,и не знают, не слышат, не чуют.
Кельнская яма
Нас было семьдесят тысяч пленныхВ большом овраге с крутыми краями.Лежим, безмолвно и дерзновенно.Мрем с голодухи в Кельнской яме.
Над краем оврага утоптана площадь —До самого края спускается криво.Раз в день на площадь выводят лошадь,Живую сталкивают с обрыва.
Пока она свергается в яму,Пока ее делим на доли неравно,Пока по конине молотим зубами, —О бюргеры Кельна, да будет вам срамно!
О граждане Кельна, как же так?Вы, трезвые, честные, где же вы были,Когда, зеленее, чем медный пятак,Мы в Кельнской яме с голоду выли?
Собрав свои последние силы,Мы выскребли надпись на стенке отвесной,Короткую надпись над нашей могилой —Письмо солдату страны Советской.
«Товарищ боец, остановись над нами,Над нами, над нами, над белыми костями.Нас было семьдесят тысяч пленных,Мы пали за родину в Кельнской яме!»
Когда в подлецы вербовать нас хотели,Когда нам о хлебе кричали с оврага,Когда патефоны о женщинах пели,Партийцы шептали: «Ни шагу, ни шагу…»
Читайте надпись над нашей могилой!Да будем достойны посмертной славы!А если кто больше терпеть не в силах,Партком разрешает самоубийство слабым.
О вы, кто наши души живыеХотели купить за похлебку с кашей,Смотрите, как, мясо с ладони выев,Кончают жизнь товарищи наши!
Землю роем, скребем ногтями,Стоном стонем в Кельнской яме,Но все остается — как было, как было! —Каша с вами, а души с нами.
«Расстреливали Ваньку-взводного…»
Расстреливали Ваньку-взводногоза то, что рубежа он водногоне удержал, не устерег.Не выдержал. Не смог. Убег.
Бомбардировщики бомбилии всех до одного убили.Убили всех до одного,его не тронув одного.
Он доказать не смог суду,что взвода общую бедуон избежал совсем случайно.Унес в могилу эту тайну.
Удар в сосок, удар в висок,и вот зарыт Иван в песок,и даже холмик не насыпаннад ямой, где Иван засыпан.
До речки не дойдя Днепра,он тихо канул в речку Лету.Все это сделано с утра,зане жара была в то лето.
Писаря
Дело, что было Вначале, — сделано рядовым,его писаря писали.Но Слово, что было Вначале, — его писаря писалиЛегким листком оперсводки скользнувши по передовым,Оно опускалось в архивы, вставало там на причале.Архивы Красной Армии, хранимые как святыня,Пласты и пласты документов, подобные угля пластам!Как в угле скоплено солнце, в них наше сияние стынет,Собрано, пронумеровано и в папки сложено там.Четыре Украинских фронта,Три Белорусских фронта,Три Прибалтийских фронта,Все остальные фронтыПовзводно,Побатарейно,Побатальонно,Поротно —Все получат памятники особенной красоты.А камни для этих статуй тесали кто? Писаря.Бензиновые коптилки неярким светом светилиНа листики из блокнотов, где, попросту говоря,Закладывались основы литературного стиля.Полкилометра от смерти — таков был глубокий тыл,В котором работал писарь.Это ему не мешало.Он, согласно инструкций, в точных словах воплотилВсе, что, согласно инструкции, ему воплотить надлежало.Если ефрейтор Сидоров был ранен в честном бою,Если никто не видел тот подвиг его благородный,Лист из блокнота выдрав, фантазию шпоря свою,Писарь писал ему подвиг длиною в лист блокнотный.Если десятиклассница кричала на эшафоте,Если крестьяне вспомнили два слова: «Победа придет!» —Писарь писал ей речи, писал монолог, в расчетеНа то, что он сам бы крикнул, взошедши на эшафот.Они обо всем написали слогом простым и живым,Они нас всех прославили, а мы писарей не славим.Исправим же этот промах, ошибку эту исправимИ низким, земным поклоном писаря поблагодарим!
«Хуже всех на фронте пехоте…»
— Хуже всех на фронте пехоте!— Нет! Страшнее саперам.В обороне или в походеХуже всех им, без спора!
Верно, правильно! Трудно и склизкоПодползать к осторожной траншее.Но страшней быть девчонкой-связисткой,Вот кому на войне всех страшнее.
Я встречал их немало, девчонок!Я им волосы гладил,У хозяйственников ожесточенныхДобывал им отрезы на платье.
Не за это, а так отчего-то,Не за это, а просто случайноМне девчонки шептали без счетаСвои тихие, бедные тайны.
Я слыхал их немало секретов,Что слезами политы,Мне шептали про то и про это,Про большие обиды!
Я не выдам вас, будьте спокойны.Никогда. В самом деле,Слишком тяжко даются вам войны.Лучше б дома сидели.
Бесплатная снежная баба
Я заслужил признательность Италии,Ее народа и ее истории,Ее литературы с языком.Я снегу дал. Бесплатно. Целый ком.
Вагон перевозил военнопленных,Плененных на Дону и на Донце,Некормленых, непоеных военных,Мечтающих о скоростном конце.
Гуманность по закону, по конвенцииНе применялась в этой интервенцииНи с той, ни даже с этой стороны.Она была не для большой войны.
Нет, применялась. Сволочь и подлец,Начальник эшелона, гад ползучий,Давал за пару золотых колецВедро воды теплушке невезучей.
А я был в форме, я в погонах былИ сохранил, по-видимому, тот пыл,Что образован чтением ТолстогоИ Чехова, и вовсе не остыл,А я был с фронта и заехал в тылИ в качестве решения простогоВ теплушку — бабу снежную вкатил.
О, римлян взоры черные, тоскуС признательностью пополам мешавшие,И долго засыпать потом мешавшие!А бабу — разобрали по куску.
Тридцатки
Вся армия Андерса — с семьями,с женами и с детьми,сомненьями и спасеньямигонимая, как плетьми,грузилась в Красноводскена старенькие суда,и шла эта перевозка,печальная, как беда.
Лились людские потоки,стремясь излиться скорей.Шли избранные потомкиих выборных королейи шляхтичей, что на сеймена компромиссы не шли,а также бедные семьи,несчастные семьи шли.
Желая вовеки большене видеть нашей земли,прекрасные жены Польшис детьми прелестными шли.Пленительные полячки!В совсем недавние дникак поварихи и прачкииспользовались они.
Скорее, скорее, скорее!Как пену несла рекаеврея-брадобрея,буржуя и кулака,а все гудки с пароходовне прекращали гул,чтоб каждый из пешеходовскорее к мосткам шагнул.
Поевши холодной каши,болея тихонько душой,молча смотрели нашина этот исход чужой,и было жалко поляков,детей особенно жаль,но жребий неодинаков,невысказана печаль.
Мне видится и сегоднято, что я видел вчера:вот восходят на сходнихудые офицера,выхватывают из карманатридцатки и тут же рвут,и розовыеза кормамитридцаткиплывут, плывут.
О, мне не сказали больше,сказать бы могли едвавсе три раздела Польши,восстания польских два,чем в радужных волнах мазутатридцаток рваных клочки,покуда, раздета, разутаи поправляя очки,и кутаясь во рванину,и женщин пуская вперед,шла польская лавинана английский пароход.
Себастьян
