Борис Слуцкий - Лошади в океане
Месяц — май
Когда война скатилась, как волна,с людей и души вышли из-под пены,когда почувствовали постепенно,что нынче мир, иные времена,
тогда пришла любовь к войскам,к тем армиям, что в Австрию вступили,и кровью прилила ко всем вискам,и комом к горлу подступила.
И письма шли в глубокий тыл,где знак вопроса гнулся и кружился,как часовой, в снегах сомненья стыл,знак восклицанья клялся и божился.
Покуда же послание летелона крыльях медленных, тяжелых от войны,вблизи искали для души и тела.Все были поголовно влюблены.
Надев захваченные в плен убранстваи натянув трофейные чулки,вдруг выделились из фронтового братствавсе девушки, прозрачны и легки.
Мгновенная, военная любовьот смерти и до смерти без подробностиприобрела изящества, и дробности,терзания, и длительность и боль.
За неиспользованием фронт вернултела и души молодым и сильными перспективы жизни развернулв лесу зеленом и под небом синим,
А я когда еще увижу дом?Когда отпустят, демобилизуют?А ветры юности свирепо дуют,смиряются с большим трудом.
Мне двадцать пять, и молод я опять:четыре года зрелости промчались,и я из взрослости вернулся вспять.Я снова молод. Я опять в начале.
Я вновь недоучившийся студенти вновь поэт с одним стихом печатным,и китель, что на мне еще надет,сидит каким-то армяком печальным.
Я денег на полгода накопили опыт на полвека сэкономил.Был на пиру. И мед и пиво пил.Теперь со словом надо выйти новым.
И вот, пока распахивает ритмвсю залежь, что на душевом наделе,я слышу, как товарищ говорит:— Вернусь домой —женюсь через неделю.
«Как залпы оббивают небо…»
Как залпы оббивают небо,так водка обжигает нёбо,а звезды сыплются из глаз,как будто падают из тучи,а гром, гремучий и летучий,звучит по-матерну меж нас.
Ревет на пианоле полька.Идет четвертый день попойка.А почему четвертый день?За каждый трезвый год военныймы сутки держим кубок пенный.Вот почему нам пить не лень.
Мы пьем. А немцы — пусть заплатят.Пускай устроят и наладятвсе, что разбито, снесено.Пусть взорванное строят снова.Четвертый день без остановаза их труды мы пьем вино.
Еще мы пьем за жен законных,что ходят в юбочках суконныхстарошинельного сукна.Их мы оденем и обуеми мировой пожар раздуем,чтобы на горе всем буржуямсогрелась у огня жена.
За нашу горькую победумы пьем с утра и до обедаи снова — до рассвета — пьем.Она ждала нас, как солдатка,нам горько, но и ей не сладко.Ну, выпили?Ну — спать пойдем…
Когда мы вернулись с войны
Терпенье
Сталин взял бокал вина(может быть, стаканчик коньяка),поднял тост — и мысль его должнасохраниться на века:за терпенье!
Это был не просто тост(здравицам уже пришел конец),выпрямившись во весь рост,великанам воздавал малецза терпенье.
Трус хвалил героев не за честь,а за то, что в них терпенье есть.
Вытерпели вы меня, — сказалвождь народу. И благодарил.Это молча слушал пьяных зал.Ничего не говорил.Только прокричал: «Ура!»Вот каковская была пора.Страстотерпцы выпили за страсть,выпили и закусили всласть.
«Чужие люди почему-то часто…»
Чужие люди почему-то частоРассказывают про свое: про счастьеИ про несчастье. Про фронт и про любовь.Я так привык все это слышать, слышать!Я так устал, что я кричу: — Потише! —При автобиографии любой.
Все это было. Было и прошло.Так почему ж быльем не порастает?Так почему ж гудит и не смолкает?И пишет мной!Какое ремеслоУ человековеда, у поэта,У следователя, у политрука!Я — ухо мира! Я — его рука!Он мне диктует. Ночью до рассветаЯ не пишу — записываю. ЯНе сочиняю — излагаю были,А опытность досрочная мояТвердит уныло: это было, было…
Душа людская — это содержимоеСолдатского кармана, где всегдаОдно и то же: письмецо (любимая!),Тридцатка (деньги!) и труха-руда —Пыль неопределенного состава.Табак? Песок? Крошеный рафинад?Вы, кажется, не верите? Но, право,Поройтесь же в карманах у солдат!
Не слишком ли досрочно я узнал,Усвоил эти старческие истины?Сегодня вновь я вглядываюсь пристальноВ карман солдата, где любовь, казна,Война и голод оставляли крохи,Где все истерлось в бурый порошок —И то, чем человеку хорошо,И то, чем человеку плохо.
Мальчишки
Все спали в доме отдыха,Весь день — с утра до вечера.По той простой причине,Что делать было нечего.За всю войну впервые,За детство в первый разИм делать было нечего —Спи хоть день, хоть час!Все спали в доме отдыхаРемесленных училищ.Все спали и не встали бы,Хоть что бы ни случилось.Они войну закончилиПобедой над врагом,Мальчишки из училища,Фуражки с козырьком.
Мальчишки в форме ношеной,Шестого срока минимум.Они из всей историиУчили подвиг МининаИ отдали отечествуНе злато-серебро —Единственное детство,Все свое добро.
На длинных подоконникахЦветут цветы бумажные.По выбеленным комнатамПроходят сестры важные.Идут неслышной поступью.Торжественно молчат:Смежив глаза суровые,Здесь, рядом, дети спят.
Послевоенный шик
Все принцессы спят на горошинах,на горошинах,без перин.Но сдается город Берлин.
Из шинелей, отцами сброшенныхили братьями недоношенных,но — еще ничего — кителей,перешитых, перекореженных,чтобы выглядело веселей,создаются вон из рядувыдающиеся наряды,создается особый шик,получается важная льготадля девиц сорок пятого года,для подросших, уже больших.
— Если пятнышко, я замою.Длинное — обрезать легко,лишь бы было тепло зимою,лишь бы летом было легко…В этот карточный и лимитныйгод не очень богатых нас,перекрашенный цвет защитный,защити! Хоть один еще раз.Вещи, бывшие в употреблении,полинявшие от войны,послужите еще раз стремлениюк красоте.Вы должны, должныпосуществовать, потрудитьсяеще раз, последний раз,чтоб смогли принарядитьсянаши девушки в первый раз!
«Война порассыпала города…»
Война порассыпала города,поразмягчила их былую твердость,взорвала древность, преклонила гордостьвоенная гремучая беда.
В те времена, когда антибиотикипо рублику за единицу шли,кто мог подумать про сохранность готики.И готика склонилась до земли.
Осыпались соборы и дворцы,как осыпались некогда при гуннах,и Ленинград сожег свои торцыв огне своих буржуек и чугунок.
А Сталинград до остова сгорел,и с легкой неприязнью я смотрелна города, которые остались,спаслись и уцелели. Отмотались.
На города, которые бедане тронула, на смирных и спокойных.Хотя, конечно, кто-нибудь всегдаи что-нибудь уцелевает в войнах.
Харьковский Иов
