Борис Слуцкий - Лошади в океане
«Когда мы вернулись с войны…»
Когда мы вернулись с войны,я понял, что мы не нужны.
Захлебываясь от ностальгии,от несовершенной вины,я понял: иные, другие,совсем не такие нужны.
Господствовала прямота,и вскользь сообщалося людям,что заняты ваши местаи освобождать их не будем,
а звания ваши, и чин,и все ордена, и медали,конечно, за дело вам дали.Все это касалось мужчин.
Но в мир не допущен мужской,к обужам его и одежам,я слабою женской рукойобласкан был и обнадежен.
Я вдруг ощущал на себето черный, то синий, то серый,смотревший с надеждой и веройвзор.И перемену судьбепророчествовали и гласилине опыт мой и не закон,а взгляд,и один только он —то карий, то серый, то синий.
Они поднимали с земли,они к небесам увлекали,и выжить они помогли —то синий, то серый, то карий.
Как меня не приняли на работу
Очень долго прения длились:Два, а может быть, три часа.Голоса обо мне разделились.Не сошлись на мне голоса.
Седоусая секретарша,Лет шестидесяти и старше,Вышла, ручками развела,Очень ясно понять дала:
Не понравился, не показался —В общем, не подошел, не дорос.Я стоял, как будто касалсяНе меня весь этот вопрос.
Я сказал «спасибо» и вышел.Даже дверью хлопать не стал.И на улицу Горького вышел.И почувствовал, как устал.
Так учителем географии(Лучше в городе, можно в район)Я не стал. И в мою биографиюЭтот год иначе внесен.
Так не взяли меня на работу.И я взял ее на себя.Всю неволю свою, всю охотуНа хореи и ямбы рубя.
На анапесты, амфибрахии,На свободный и белый стих.А в учители географииНабирают совсем других.
Знакомство с незнакомыми женщинами
Выполнив свой ежедневный урок —тридцать плюс минус десять строк,это примерно полубаллада, —я приходил в состояние лада,строя и мира с самим собой.Я был настолько доволен судьбой,что — к тому времени вечерело —в центр уезжал приниматься за дело.
Улицы Горького южную частьмерил ногами я, мчась и мечась.Улицу Горького после войнывы, поднатужась, представить должны.Было там людно, и было там стадно.Было там чудно бродить неустанно,всю ее вечером поздним пройти,женщин разглядывая по пути,женщин разглядывая и витрины.Молодость! Ты ведь большие смотрины!
Мой аналитический ум,пара штиблет и трофейный костюм,ног молодых беспардонная резвость,вечер свободный, трофейная дерзость —много Амур мне одалживал стрел!Женщинам прямо в глаза я смотрел.И подходил. Говорил: — Разрешите!В дружбе нуждаетесь вы и в защите.Вечер желаете вы провести?Вы разрешите мне с вами — пойти!
Был я почти что всегда отшиваем.Взглядом презрительным был обдаваеми критикуем по части манер.Был даже выкрик: — Милиционер!
Внешность была у меня выше средней.Среднего ниже были дела.Я отшивался без трений и прений.Вновь пришивался: была не была!
Чем мы, поэты, всегда обладаем,если и не обладаем ничем?Хоть не читал я стихи никогда им —совестно, думал, а также — зачем? —что-то иное во мне находилии не всегда от меня отходили.Некоторые, накуражившись всласть,годы спустя говорили мне мило:чем же в тот вечер я увлеклась?Что же такое в вас все-таки было?
Было ли, не было ли ничего,Кроме отчаянности или напора, —задним числом не затею я спорапосле того, что было всего.
Матери спрашивали дочерей:— Кто он? Рассказывай поскорей.Кто он? — Никто. — Где живет он? — Нигде.— Где он работает? — Тоже нигде. —Матери всплескивали руками.Матери думали: быть ей в беде —и объясняли обиняками,что это значит: никто и нигде.
Вынес из тех я вечерних блужданийнесколько неподдельных страданий.Был я у бездны не раз на краю,уничтожаясь, пылая, сгорая,да и сейчас я иных узнаю,где-нибудь встретившись, и — обмираю.
«Своим стильком плетения словес…»
Своим стильком плетения словесне очарован я, не околдован.Зато он гож, чтобы подать совет,который будет точным и толковым.
Как к медсестринской гимнастерке брошка,метафора к моей строке нейдет.Любитель порезвиться понарошкуособого профиту не найдет.
Но все-таки высказываю кое-что,чем отличились наши времена.В моем стихе, как на больничной коечке,к примеру, долго корчилась война.
О ней поют, конечно, тенорами,но и басами хриплыми поют,я — слово, а не пропуск в телеграмме,которую грядущему дают.
«А я не отвернулся от народа…»
А я не отвернулся от народа,С которым вместе голодал и стыл.Ругал баланду,Обсуждал природу,Хвалил далекий, словно звезды, тыл.
Когда годами делишь котелокИ вытираешь, а не моешь ложку —Не помнишь про обиды.Я бы мог.А вот — не вспомню.Разве так, немножко.
Не льстить ему,Не ползать перед ним!Я — часть его.Он — больше, а не выше.Я из него действительно не вышел.Вошел в него —И стал ему родным.
Баня
Вы не были в районной банеВ периферийном городке?Там шайки с профилем кабаньимИ плеск, как летом на реке.
Там ордена сдают вахтерам,Зато приносят в мыльный залРубцы и шрамы — те, которымЯ лично больше б доверял.
Там двое одноруких спиныОдин другому бодро трут.Там тело всякого мужчиныИсчеркали война и труд.
Там по рисунку каждой травмыЧитаю каждый вторник яБез лести и обмана драмыИли романы без вранья.
Там на груди своей широкойИз дальних плаваний матросЛиловые татуировкиВ наш сухопутный край занес.
Там я, волнуясь и ликуя,Читал, забыв о кипятке:«Мы не оставим мать родную!» —У партизана на руке.
Там слышен визг и хохот женскийЗа деревянною стеной.Там чувство острого блаженстваПереживается в парной.
Там рассуждают о футболе.Там с поднятою головойНесет портной свои мозоли,Свои ожоги — горновой.
Там всяческих удобств — немножкоИ много всяческой воды.Там не с довольства, а с картошкиИным раздуло животы.
Но бедствий и сражений годыСогнуть и сгорбить не смоглиШирококостную породуСынов моей большой земли.
Вы не были в раю районном,Что меж кино и стадионом?В той бане парились иль нет?Там два рубля любой билет.
«Которые историю творят…»
Которые историю творят,они потом об этом не читаюти подвигом особым не считают,а просто иногда поговорят.
Которые историю творят,лишь изредка заглядывают в книгипро времена, про тернии, про сдвиги,а просто иногда поговорят.
История, как речка через сеть,прошла сквозь них. А что застряло?Шрамы.Свинца немногочисленные граммы.Рубцы инфарктов и морщинок сечь.
История калится, словно в тигле,и важно слушает пивной притихший зал:«Я был. Я видел. (Редко: „Я сказал“),Мы это совершили. Мы достигли».
«Ордена теперь никто не носит…»
