Волшебные сапоги Хонеима. Еврейские сказки - Гертруда Ланда

Гость кое-как сдержал свой кашель и еле произнёс:

— Государыня, очевидно, произошла какая-то ошибка. Ведь это не вино, а уксус.

— Уксус? Ах ты дерзкий! Как смеешь ты говорить такое о самом лучшем вине твоего государя и повелителя?… Стража, схватить его! Бросить ко львам, и пусть они его растерзают!

Тяжкое молчание воцарилось в зале, и все с ужасом смотрели на разгневанную Принцессу. Вдруг поднялся один из самых старших гостей — седовласый начальник дворцовой стражи.

— Милостивая Принцесса, — начал он, — раз реши мне сказать, пока твоё приказание ещё не исполнено. Я — старый воин. Я сражался в великих битвах рядом с твоим отцом раньше, чем ты появилась на свет; а когда ты была маленьким ребёнком, я часто качал тебя на своих коленях… Вино я тоже попробовал… Не знаю, как это объяснить, однако оно мало похоже на вино. Действительно, государыня, его вкус напоминает скорее укус, и притом очень скверный.

В немом изумлении Принцесса смотрела на гостей. Затем медленно, будто со страхом, поднесла она кубок к губам и сделала глоток. Все затаили дыхание. Так же медленно Принцесса поставила свой кубок на стол и, стараясь сохранить спокойное выражение лица, попыталась заговорить, но это ей не сразу удалось.

— Почтенные гости! — произнесла она наконец грустно, — молю вас простить меня… Это вино кисло, оно заколдовано… вкус его совершенно отвратителен… Я приношу свои извинения и жестоко накажу злодея, который виновен в том, что вас напоили уксусом.

— А ты знаешь, кто он, Принцесса? — спросил седой начальник стражи.

— Горбатый еврейский раввин, — был ответ. — Прикажи своей страже тотчас доставить его сюда. А я прошу позволения у гостей оставить их на некоторое время. От этого ужасного напитка я чувствую себя дурно.

И другие чувствовали себя не очень хорошо. Пока стража ходила за раввином бен-Хананиа, дворцовым врачам было много хлопот. Вскоре под конвоем привели раввина Иехошуа бен-Хананиа. Евреи были поражены, узнав, что солдаты пришли арестовать их любимого учителя. Они готовы были идти за ним во дворец, но путь им преградила стража.

Раввина Иехошуа привели в зал, где собрались Принцесса и её гости.

С удивлением осмотрелся он вокруг. Все были бледны и как будто больны. Увидя Принцессу, раввин низко ей поклонился и не разгибал спины, пока она не сказала:

— Подними голову! Или ты хочешь, чтобы я вечно смотрела на твой горб?…

— Если то будет угодно твоей милости, — ответил он.

— Мне это совсем не угодно, — сказала надменно Принцесса. — Знаешь ли ты, премудрый израильский горбун, зачем тебя сюда привели?

Раввин Иехошуа поднял глаза и увидал на столах почти полные кубки вина.

— Да, я знаю, — сказал он, вновь низко кланяясь.

— Стой, стой! — крикнула Принцесса. — Не кланяйся, пожалуйста, больше: я уже довольно на смотрелась на твой горб… Как же ты узнал, зачем я за тобой послала? Ты колдун?

— Мы, евреи, не занимаемся колдовством, — ответил раввин. — Во всех случаях жизни мы руководствуемся лишь учениями наших предков, пророков и учителей.

— И таким образом вы узнаёте тайны, которые не открыты другим?

— Нетрудно разгадать то, что ты, Принцесса, называешь тайною, — ответил раввин. — Вот я вижу здесь внезапно прерванный пир, недопитые кубки и гостей, стоящих вокруг с бледными, испуганными лицами. Они чувствуют себя нехорошо: они съели или выпили что-то для них непригодное — быть может, вино?

— Поистине, ты сама мудрость, заключённая в безобразную оболочку. Но не подсказывает ли тебе твоя мудрость, что ты навлёк на себя мой величайший гнев?

— Нет, — тотчас ответил раввин, к общему удивлению.

— Это ты, мудрец Израилев, дал мне совет, что царские вина надо перелить из глиняных кувшинов в золотые сосуды и выставить из подвалов на солнце. Знал ты, что вино прокиснет и станет не годным для питья?

— Я знал это, милостивая Принцесса…

— В таком случае ты проявил безумие вместо мудрости.

— Нет, это не так, милостивая Принцесса! Все мы таковы, какими нас создал Бог; и то, что внешне кажется самым красивым, не всегда оказывается самым лучшим. Вот эти золотые сосуды дивно красивы; по сравнению с ними глиняные кувшины из подвалов и грубы, и безобразны. Но в тех грубых кувшинах лучше всего сохраняется свежесть и чистота твоих изысканных вин.

— Так для чего же ты посоветовал мне перелить вино в золотые сосуды? — спросила Принцесса гневно.

— Государыня! — сказал раввин. — То был лишь ответ на твою насмешку надо мною. Помнишь, как ты улыбалась, глядя на мою уродливую фигуру, как ты насмеялась даже над моими знаниями, назвав меня зерном мудрости в безобразной скор лупе. Милостивая Принцесса, я — лишь глиняный кувшин среди смертных…

— А я — золотой сосуд, в котором прокисло вино мудрости, — сказала Принцесса с грустью, склонив голову.

Гробовая тишина воцарилась в зале. Трепет прошёл по гостям, когда Принцесса встала со своего роскошного трона. Все ждали, что она крикнет стражу, прикажет схватить дерзкого раввина и казнить. Но она взяла его за руку и сказала гостям своим:

— Склоните головы перед этим учёным и мудрым мужем: он дал мне урок, которого я никогда не забуду!

Роза спасла

Был у одного царя чудный сад, где он каждый день проводил по много часов. Любил он вдыхать нежный запах цветов, гулять в тени старых деревьев, следить, как распускаются почки и созревают плоды. Нигде царь не был так счастлив, как здесь; и всем, кто в этом саду работал, было строго-настрого приказано не щадить рук своих, лишь бы сад пышно рос и содержался в полном порядке. Так хорошо был сад распланирован и так много было здесь всевозможных растений, что круглый год цветение в нём не прекращалось.

Однажды собрался царь на войну. Весь сад обошёл он, прощаясь со своими любимыми цветами и деревьями.

— Приложи все старания твои, заботься о моём дивном саде без устали, — сказал он старшему садовнику. — Даже на войне я не перестану думать о моём прекрасном саде и его душистых цветах.

— Воля твоя будет исполнена, государь, — ответил садовник. — Цветы ведь тоже живые существа, и жаль было бы оставить их без присмотра или жестоко погубить.

— Что ты хочешь сказать этим? — спросил царь.

— Ничего, государь, — ответил садовник, смахивая слезу. — Ты вот на мое попечение оставляешь эти цветы и деревья; но в войске твоём ты уводишь с собою моего единственного сына; он мне так же дорог, как тебе этот