Девочка из черного мрамора - Ася Александровна Плошкина
Послевкусие от этих записей осталось неприятным. Тамару передернуло, хоть она и сама не понимала почему. Мысль забрать дневник с собой она почти сразу отбросила: это было глупо, но ей казалось, что он должен оставаться здесь, иначе эта девочка, эта загадочная «А», может расстроиться, что кто-то брал его и читал без спроса. Тамара пыталась убедить себя, что это глупо, ведь «А» уже не узнает об этом, никакой «А», скорее всего, и в живых-то давно нет. Но унести тетрадь рука не поднялась. Тогда Тамара открыла ее и сфотографировала несколько разворотов. Может быть, прогнать их через переводчик? Или… Она вспомнила о Соне – та ведь, кажется, знает французский. Что, если показать ей?
Тамара вернула дневник в коробку и потянулась за последним предметом, который там лежал, – маленькой шкатулкой. Щелкнула крошечная щеколда, крышка откинулась назад с тихим музыкальным дзззын-нь. Внутри оказалась миниатюрная балерина в мятой, посеревшей от времени кружевной пачке. Музыкальная шкатулка!
Тамара несколько раз повернула ключ, внутри коробочки застрекотали шестеренки, балерина пришла в движение и закружилась перед зеркальной крышкой, словно любуясь своим отражением. С небольшим опозданием вступила мелодия. Она шуршала и потрескивала, ноты звучали нестройно, словно механизм сломался. Но Тамара все равно почти сразу поняла, что уже слышала эту мелодию.
У себя над головой. Посреди ночи. Когда здесь, на чердаке, никого не должно было быть. И никто не мог забраться в потайную нишу, вытащить из нее шкатулку и повернуть ключ.
Или все-таки мог?
Глава 20. A. N.
– Ты же знаешь французский?
Соня вздрогнула и быстро заблокировала экран телефона. Тамара успела увидеть там что-то вроде комикса или игры: две фигуры, пузыри с текстом над головой, варианты выбора ответа.
– Не слышала, как ты подошла…
– Так знаешь или нет? – Тамара перешагнула порог белой кружевной беседки и села на скамейку рядом с Соней. – Я видела у тебя учебник.
– Я учу французский, это так. А почему ты интересуешься?
Соня завернула в пакет недоеденный бутерброд, которым перекусывала.
– Можешь кое-что перевести?
Тамара протянула ей телефон с раскрытыми на нем фотографиями страниц дневника.
– Пока не знаю… А что это? Искренне надеюсь, что это не что-то личное и я сейчас не нарушаю чью-нибудь приватность…
– Что? Нет, ты ничего не нарушаешь. – Тамара отвела взгляд.
– Ты уверена?
– Да!
– Это похоже на дневник. Я не читаю чужие дневники. Мои моральные принципы мне этого не позволяют.
– Даже если тот, кто его написал, уже умер?
– Хм-м-м… – Соня задумчиво посмотрела сначала на виднеющееся между деревьев озеро, потом снова на фотографии. – А где ты это взяла? И где сам…
– Я вот тоже, знаешь, не хотела нарушать чужую приватность, – ядовито прошептала Тамара, – поэтому дневник оставила там, где он лежал.
Она не стала говорить, что забрать тетрадь в любом случае не смогла бы. С чердака она убиралась так быстро, как только была способна. Захлопнула злосчастную шкатулку, сунула ее в коробку, выползла из каморки, порвав пижаму и ободрав колено. Рванула через чердак, едва ли не скатилась вниз по стремянке. А потом целый день бродила по школе и вокруг нее, боясь вернуться в комнату, где в потолке над головой зияет дыра. И теперь только дверь – на вид не слишком надежная – отделяла Тамару от того, что было там, на чердаке. Катало по полу деревянный шарик, заводило старую расстроенную музыкальную шкатулку.
Вечером она все же вернулась – ее поведение выглядело подозрительным, да и нужно было что-то придумать с разрезом на потолке, – но в спальне было тихо и буднично, сверху не доносилось ни звука.
– Так и быть, – кивнула Соня, – посмотрю. – Она на несколько минут погрузилась в чтение, листала туда-сюда фотографии, увеличивала их. – Это дневник какой-то девочки, чье имя начинается на «А». Ей было около двенадцати лет, она жила тут с отцом-нацистом… Интересно.
– Да, это я уже поняла. А что еще?
– Она пишет, что у нее что-то болит, очень сильно, и что ей холодно и хочется есть. Это немного странно… Вряд ли она голодала в таком доме.
– Угу.
– Еще пишет, что очень устала и не может пошевелиться, а ей приходится вставать каждый день в пять утра, снова и снова бегать, прыгать и плавать. И нырять… Нырять она не любит больше всего и боится воды, но отец считает, что нужно преодолевать страх. А вот тут, – ткнула пальцем Соня в экран, – говорится, что какая-то фройляйн Хоффманн тайком подарила ей на день рождения куклу, которую она назвала Анной и очень радовалась. Но потом… Потом она не успела ее спрятать, и отец нашел ее, пришел в ярость и бросил в камин в гостиной. Но она смогла достать ее, обгоревшую, хоть и обожгла сильно руки…
Тамара кивнула.
– Здесь почерк совсем непонятный и чернила растеклись, как будто вода капала. Тут она пишет, что прячется на чердаке и это единственное место, где она может чувствовать себя более-менее спокойно, играть и рисовать. А вот тут что-то про другую девочку… Да. Из соседней деревни вроде бы пропала… Хм, да, пропала девочка примерно такого же возраста, как и она, и она слышала от гувернантки, что девочку мог кто-то похитить, но туда ей и дорога, потому что она… расово неполноценная.
– «Все пропадают», – вспомнила Тамара. – До этого она писала, что не знает, где ее мама, и что пропала ее болонка, потом вот еще девочка…
– Не думаю, что это могло быть как-то связано. Мать этой девочки, возможно, умерла, а ей просто не стали говорить. Собаки иногда сбегают. И с детьми тоже случаются нехорошие вещи. Тем более в те времена…
– Да уж. А дальше?
– Еще вот запись о том, что ее отец восхищается идеей Лебенсборна, но считает, что нужно было идти дальше и стремиться получить не просто сильных арийских детей, а поколение… сверхлюдей. Да, кажется так.
– Лебенсборн?
– Что-то весьма знакомое… Надо посмотреть в книгах.
– А гугл уже закрыли? – съехидничала Тамара.
– Да, и
