Девочка из черного мрамора - Ася Александровна Плошкина
– Эй, – тихонько прошептала Тамара, – тут есть кто?
И тут же поморщилась от того, как глупо и жалко прозвучали ее слова. Вряд ли Ангелика Нойманн, печальная и бестелесная, собственной персоной выйдет к ней сюда и заговорит гулким потусторонним голосом. Если это вообще она. Если на чердаке и правда кто-то бывает и Тамара не сходит с ума.
– Знаешь, – все-таки продолжила она, радуясь, что никто ее не слышит, – я пришла, чтобы просто… Я знаю, что тебе было здесь очень одиноко. А может быть, и сейчас одиноко, если ты все еще здесь. И я тебя понимаю. Когда я увидела твою фотографию, я почему-то… Мне показалось, что я чувствую то же, что и ты чувствовала. Весь этот страх и ужасную, ужасную пустоту вот здесь, – приложила она руку к груди. – И еще мне показалось, что я тебя теперь как будто знаю и должна что-то сделать. То есть как сделать… Хотя бы проверить, есть ты здесь или нет. – Она промолчала, вслушиваясь в тишину чердака.
Сквозь слуховое окошко сочился бледный свет умирающих сумерек. Шкафы, ящики и комоды, окутанные сгущающейся темнотой, горбились, как огромные птицы, готовые вот-вот сорваться с места и растерзать тебя. Изо всех сил напрягая слух, Тамара уловила слабый, как дуновение ветра, шелест. Словно колышутся на ветру занавески. Или скользит между ножками мебели змея. А может, стелется по полу длинный, покрытый мехом хвост. Растопыриваются, готовясь к полету, шелковистые перья.
– Еще я хочу попросить тебя меня не пугать, – запинаясь, прошептала Тамара. Кожа у нее на затылке пошла мурашками. Уже знакомые холодные пальцы стянули волосы. Она метнула луч фонаря в одну сторону, потом в другую, ругая себя за эту бредовую идею – подняться на чердак в темноте. Тоже мне Лара Крофт, расхитительница старых чердаков. Вслед за лучом метались растревоженные тени, заставляя сердце Тамары проваливаться вниз, до самых коленок. – Слышишь?
Никакого ответа. Только тихий осторожный скрип где-то в глубине чердака, за пирамидами коробок и мусора.
– Я пришла оставить тебе… То есть вернуть… То есть подарить… – Она попятилась к люку, из которого поднимался такой надежный, такой согревающий свет настольной лампы. – Вот.
Тамара пошарила в кармане джинсов и бросила на стоявший рядом комод разноцветный плетеный браслет с белыми единорожками на голубом фоне. Перевязан он был темной лентой – той самой, которая попалась Тамаре, когда она сунула руку в пруд, той самой, которую швырнула на пол. После того как она увидела фото Ангелики, то была почти уверена, что лента принадлежала ей и оказалась в пруду, когда она плавала или…
«Там, кажется, кто-то умер. Или утонул».
«Нырять она не любит больше всего и боится воды, но отец считает, что нужно преодолевать страх».
Эту ленту Тамара постирала, высушила и красивым бантом повязала на подарок. А на самом браслете выплела чуть пониже единорогов аккуратную букву «А». Сейчас уже вся эта задумка показалась настолько нелепой, что ее даже передернуло. Но когда она плела эту букву, когда отстирывала ленту, она была уверена, что идея стоящая. И действовала почти механически, не совсем даже понимая, что делают ее руки.
– Держи, – сказала она. – Я решила, что это такой способ сделать тебе приятное. Ну, чтобы ты знала, что я сочувствую, хотя и не понимаю до конца, что с тобой случилось. И еще, конечно, я хотела тебя задобрить, чтобы ты меня не трогала… Ладно. Это точно самая идиотская вещь, которую я вообще делала…
Тамара хотела повернуться, но задела что-то носком кроссовки. Тихий стук. Бумажный шорох. Потом снова тихо. Она медленно наклонилась и приподняла кончиками пальцев с пола картину, которую уже видела в прошлый раз, – темный натюрморт с пионами в вазе, горстью винограда, головкой сыра и раскрытой книгой. Вслед за ним сползли несколько больших плотных листов с покоробившимися от влажности краями. Тамара подняла их и разложила на комоде, чтобы посмотреть. На одном был акварельный пейзаж – вид на пруд и проглядывающий сквозь осенние деревья особняк. А вот следующий рисунок заставил Тамару почувствовать себя так, словно кто-то выжал из нее весь воздух.
Вот хрупкая девичья фигурка бредет по лесной тропинке и к ней со всех сторон тянутся голые скрюченные ветви деревьев, похожие на пальцы. А в них, в этих ветвях, притаились черноперые птицы с хищно сияющими желтыми глазами. Вот та же девочка сидит на камне с раскрытым на коленях альбомом и рисует. Вокруг причудливые цветы размером во много раз больше нее – с колючими шипами, острыми листьями и распустившимися бутонами, которые больше напоминают пасти чудовищ. У одного цветка лицо совершенно человеческое, мужское – с прямыми, строгими, даже надменными чертами. Добраться до девочки им мешал свет, который исходил от альбома в ее руках и окружал ее мерцающим кольцом.
Еще один рисунок: женская фигурка скорчилась в темной клетке, сплетенной из утыканных шипами веток. На ней разорванное платье, руки связаны темной лентой. Из темноты к клетке тянутся черные птицы с длинными шеями.
Дело было даже не в знакомых образах – птицах, перьях, потерянной девичьей фигурке, – а в манере, в которой рисунки были созданы. Эти штрихи – легкие, завихряющиеся, словно ими играл ветер… Палитра – простой карандаш, серая и голубая акварель, немного желтого, капелька красного… То же самое Тамара видела на «своих» рисунках. И на работе Озерова, которая висела в кафе. Все их будто создал один человек. И кто это был, не оставалось никаких сомнений: на каждом листе в уголке стояли крошечные, едва различимые инициалы: A. N.
Глава 22. Спасибо
– Что это? Ты поешь?
Тамара посмотрела на Нину и поняла, что и правда поет. Прямо за завтраком. Перед всеми. Мурлычет себе под нос какую-то незатейливую и подозрительно знакомую мелодию. Первым порывом было пристыженно замолчать, пробормотать что-то, угрюмо уставиться на свои руки, комкающие подол платья-худи. Но вместо этого Тамара ответила:
– Ага. Настроение хорошее.
Оно и правда было неправдоподобно замечательным. Тамара, которая за последние полтора года привыкла просыпаться только с одной мыслью: «Опять…» – и желанием натянуть на голову одеяло и не вылезать из-под него, пока все от нее не отстанут, встала этим утром с таким ощущением, будто только что вылечилась от тяжелой и затяжной болезни. И теперь впервые за очень долгое время может распахнуть окно, вдохнуть свежий воздух, вприпрыжку сбежать вниз по лестнице. Она – кто бы мог подумать
