Девочка из черного мрамора - Ася Александровна Плошкина
Она подняла куклу и только сейчас заметила, что круглое личико с бессмысленно глядящими вверх стеклянными глазами покрывает паутина трещин, вздернутый нос сколот, вместо правой щеки зияет темная дыра с неровными краями. Кукла, кажется, побывала в огне: половина волос оплавилась, сзади от голубого хлопкового платья с кружавчиками остались одни лохмотья, на ручках и ножках осела копоть. Тамара бережно отложила ее в сторону и, стараясь больше не смотреть на изуродованное лицо, потянулась за тетрадью. Но почти сразу поняла, что прочитать то, что там написано, не получится. Пожелтевшие страницы в линейку были усыпаны мелкими, неровными, немного детскими буквами. Кажется, часть записей была на французском, еще часть на немецком, но точно сказать было нельзя.
Вдруг взгляд выхватил из полотна текста несколько строчек на английском, а на другой странице еще несколько. Тамара уселась на грязный дощатый пол, по-турецки сложила ноги, разместила тетрадь на коленях и, посветив фонариком, рассмотрела ее как следует. Много коротких записей на трех или четырех языках, некоторые на английском. Даты – с 1943 года по январь 1945-го. Дневник.
* * *
Ужасно хочется есть. Сводит желудок. Пью понемногу воду и больше просто не могу терпеть. С кухни пахнет пирогом с печенкой, которые готовит фрау Гецлер. Мне все равно их нельзя. Невыносимо.
* * *
Скоро 26 октября, и у меня день рождения. Вот бы получить куклу! Но ее не будет. Отец говорит, что нельзя тратить время на детские глупости и фантазии. Ведь цель передо мной только одна: идти к совершенству.
* * *
Папа снова в отъезде. Я наконец-то могу свободно гулять. Обожаю гулять, особенно по утрам! Встретила маленькую фройляйн и ее брата: они просто играли недалеко от дороги, которая ведет в Кранц. Там еще есть небольшая деревенька. Я успела ненадолго присоединиться к ним, прежде чем фрау Эйгхарт меня одернула. Из всех моих гувернанток она самая строгая и беспрекословно следует папиным указаниям. Фройляйн звали Эльза, и она подарила мне деревянный шарик. Дома я вырезала на нем свои инициалы, а потом спрятала. Жаль, что мне нельзя будет еще раз прийти и поиграть с этими детьми. Я знаю, что у меня великая миссия. Но иногда я представляю, что я – это совсем не я. Что я живу в самой обычной семье где-нибудь на ферме, встаю по утрам, чтобы вместе с мамой подоить корову, хожу в школу, пеку хлеб, вяжу на продажу носки из овечьей шерсти…
* * *
Я снова болею. Папа сказал, что это воспаление легких. Он очень недоволен: говорит, я слишком слабая, что так я никогда не исполню то, для чего рождена. Одно хорошо: я теперь снова могу спать сколько захочется. Причем в своей постели, в тепле, на мягком матрасе и под одеялом. Ради этого я готова даже терпеть жар и боль в груди!
* * *
Зовут к пруду. Я слышу даже отсюда, с чердака. Уже все приготовили, ждут только меня. А мне страшно. Я не хочу идти, не хочу, не хочу! Так, как папа требует, не выйдет. Я не стану сильнее, не выйду за человеческие пределы. Я почти умираю каждый раз, как это происходит! Нет!
* * *
Снова спряталась в своем тайном укрытии и рисую. Папа этого не одобряет. Я пыталась утащить из его библиотеки книгу, но там только учебники, ненавистные учебники, и медицинские тома. Фройляйн Хоффманн когда-то читала мне сказки – про девушку с длинной косой, которая жила в башне, про мальчика, который нашел дорогу по хлебным крошкам, про крысолова, который играл на дудочке и увел из города всех детей. Теперь мне нельзя больше читать сказки, они отвлекают меня от главной цели… Если бы Гамельнский крысолов пришел за мной, я бы, наверное, убежала с ним…
* * *
Папа вернулся и сказал, что возьмется за меня. Он работает на благо рейха, я слышала, как он говорил что-то о второсортных и об экспериментах доктора Герхарда.
* * *
Больно! Мне почти постоянно больно!
* * *
Вчера исчезла Лизхен. Это моя собака, болонка. Я искала ее по всему дому и в парке, но ее нигде нет. Фрау Эйгхарт сказала, что не нужно переживать из-за какой-то шавки. А папе вообще все равно: он со вчерашнего вечера не выходит из своей лаборатории. Но Лизхен не шавка! Я ее люблю! Я не хочу, чтобы она пропала. Почему все пропадают? Почему я всегда одна? Моя мама пропала, потом пропала моя самая лучшая няня, фройляйн Хоффманн. И даже Лизхен… Вернись, пожалуйста!
* * *
Лизхен не вернулась. Вдруг она сбежала? Или утонула? Я ходила к озеру, смотрела в воду, спрашивала у лебедей, вдруг они видели Лизхен. Они ничего не сказали. У нас три лебедя, два белых и один черный. А еще вчера мне исполнилось двенадцать лет. Но об этом никто не вспомнил.
* * *
В одной из папиных книг по биологии прочла, что некоторые животные могут впадать во что-то вроде спячки, если им плохо и условия для жизни неподходящие. Это называется анабиозом и может длиться годами, даже десятилетиями. Они спят так глубоко, что как будто умирают, и им не нужно ни пить, ни есть. Иногда мне хочется тоже заснуть вот так. И проснуться, когда все уладится.
* * *
Быть безупречной. Быть лучшей. Сиять как звезда. Вознестись высоко, выше, чем вообще может человек. Именно таков должен быть мой девиз, говорит папа. Я хочу соответствовать этому, но боюсь, что не справлюсь…
Больше записей на английском в дневнике не было. Тамара еще раз полистала странички, закрыла тетрадь и задумчиво вгляделась в темноту, пытаясь собрать все кусочки пазла.
Здесь в сороковых годах жила девочка, которой было около двенадцати лет. Кажется, имя ее начиналось на «А», а фамилия на «Н», если верить вырезанным на мяче инициалам. К тому же под некоторыми записями стояла буква «А» с пририсованными к ней ангельскими крылышками. Папа у девочки, возможно, был врачом или ученым и работал «на благо рейха» – а
