Модно, сексуально, бессознательно. Психоанализ стиля и вечной проблемы «мне опять нечего надеть» - Паскаль Наварри
Другим важным мотивом, позволяющим понять, почему женщины с целью обольщения способны с таким удовольствием подчиняться подобным требованиям к одежде («Красота требует жертв!»), является «женский мазохизм».
Мазохизм – это сложный термин. Фрейд распространяет это понятие далеко за пределы извращения, описанного сексологами, начиная с Рихарда фон Краффт-Эбинга (1840–1902). Он полагает, что мазохизм присутствует в жизни каждого человека, и думает, что его первые проявления следует искать в детской сексуальности.
В психоанализе мазохизм в одном из своих вариантов, а именно моральный мазохизм, может быть лишен любого прямого аспекта сексуального удовольствия, его единственная цель – ощутить себя жертвой.
Если говорить об эрогенном мазохизме у женщин, то удовольствие от жестокого обращения и ощущения себя беззащитной жертвой может быть направлено на то, чтобы «зацепить» интерес партнера, который тогда прекращает напрямую бороться со своими собственными мазохистскими фантазиями и переживает их посредством идентификации.
Соучастие в мазохизме
Мазохистские фантазии, характерные для обоих полов, базируются на идее грубого обращения со стороны взрослого, родителя, на которого направлены инцестуозные желания ребенка: «Люди с поразительной частотой признаются, что представляют в своих фантазиях „избитого ребенка“… С этой фантазией связаны ощущения удовольствия, по причине чего она повторялась бесчисленное количество раз или все еще повторяется»[125].
Фрейд подчеркивает, что фантазии с поркой, проявляющиеся в детстве и используемые для получения аутоэротического удовольствия, могут быть бессознательными или осознанными. Наряду с возможностью их развития в психическую патологию, именно присутствие фантазий такого рода «позволяет вообразить, как мазохизм в паре с его активным превращением в садизм формируют сексуальную жизнь в целом»[126].
Тому, как эти фантазии подавляются, преодолеваются или частично отрицаются, может сопутствовать настоящее памятное удовольствие (согласно процессу, о котором мы уже говорили, описывая существование страха кастрации). Это удовольствие может стать одной из составляющих дозволенных и организованных игр, которые предлагает мода.
Инсценировка открыто афишируемого женского страдания как минимум подходит мужчинам, разделяющим садомазохистские фантазии и способным уловить в них памятный аспект. Тогда они отдают предпочтение обращению к садизму; мазохистское удовлетворение достигается через отождествление и соучастие, благодаря чему они избегают страха кастрации.
Обеднение процесса сублимации
Иногда соучастие в мазохизме оборачивается противостоянием, и тогда верх как будто одерживает садизм. Философ Ролан Барт позволяет себе подчеркнуть: «Мужчины нередко придумывают странные способы, чтобы отомстить женщинам»[127].
Это высказывание, опубликованное задолго до появления порношика, возможно, близко к тому, что подразумевает Эдмунд Берглер в своей книге Fashion and the Unconscious[128] (Мода и бессознательное) или, например, Колин Макдауэлл в книге Dressed to Kill: Sex, Power and Clothes[129] (Убийственная одежда: Секс, власть и одежда).
По мнению представителя постфрейдовского психоанализа американца Берглера, опирающегося на свою работу с модельерами, нельзя говорить о разделенном памятном аспекте. Для него именно чувство унижения и страха по отношению к зависимости от матери составляет ядро будущего поведения некоторых дизайнеров, поведения отторжения женщин, идет ли речь о том, чтобы стеснить их или представить в карикатурном виде, чтобы помешать навредить себе.
Со своей стороны, историк моды Колин Макдауэлл настаивает на отрицании материнского начала и глубинном стремлении модельеров высмеять женщин. Стремлении, которое, как считает этот автор, терпит крах, когда, например, Мадонна выходит за пределы карикатуры, чтобы посмеяться над теми, кто хотел посмеяться над ней…
Возможно, ирония является для юмора тем же, чем порнография для любовных отношений: попыткой добиться господства там, где трудно получить удовольствие… Но с иронией памятная игра теряет свою утонченность, а в карикатуре просвечивает садизм, последний заслон перед беспредметным самовозбуждением, которое, вероятно, ни к чему не приведет.
Если на протяжении разных эпох отношение моды к садомазохизму обеспечивало площадку для представления общих для мужчин и женщин фантазий, подстегивая их соучастие или выводя на сцену их противоборство, то сегодня проявляются другие аспекты.
Крайняя переоценка визуального возбуждения, сконцентрированного на эксгибиционизме-вуайеризме, словно застилает глаза, стараясь скрыть глубинное обеднение процесса сублимации. Предлагаемая сексуальная мешанина, отнюдь не способствующая свободе нравов, лишает остроты эротику, вызывая ее постепенное вырождение в недифференцированное возбуждение.
С другой стороны, атмосфера деградирует также тогда, когда проблема страха кастрации не приводит к мгновенной символизации посредством походки и аксессуаров и сводится к отрицанию, делая обязательным требование, чтобы тело топ-модели было однозначно андрогинным и как можно менее женственным.
И действительно, проблема бисексуальности, тяготеющая к нейтрализации и больше не допускающая никакой игры с психосексуальностью, выходит на первый план, словно страх кастрации таков, что влечет за собой зацикливание на желании стать неотличимым…
Таким образом, на пути проработки психических конфликтов, касающихся разницы полов, страхов и неосознанного чувства вины, имеющих отношение к детским сексуальным желаниям и противостоянию им во взрослом возрасте, встает все больше и больше преград. Не потеряет ли мода одно из своих цивилизационных полномочий, отдавая сейчас приоритет эффектам возбуждения и мобилизации парциальных влечений?
Между тем именно мода, имея самое непосредственное отношение к физическому телу и психике, благодаря сочетанию множества обратимых переменных, к которым она прибегает, и постоянно варьируя дозировку страха кастрации, дефицита и мазохизма, способна обеспечить недолговечное равновесие, которое придает новую самобытность духу времени.
9
Бренд: сторонний защитник и/или кризис идентичности
«Отныне не так важна форма или даже удобство дамской сумки, как фирменный знак…»[130] Как бы категорично ни звучало это высказывание, оно выражает замешательство, которое может охватить вас при взгляде на модную сумку. Не стоит искать каких-либо эстетических ссылок, так как ее форма не имеет значения, и забудьте о здравом смысле, потому что, если сумка должна служить для того, чтобы в нее что-то положить, то в отношении некоторых из них это рискованное, даже невозможное дело.
Главное, это, разумеется, бренд: модная сумка представляет собой некую фигуру, привидевшуюся во сне. Все в ней смещено-уплотнено, но таким образом, что традиционные бессознательные связи этого загадочного вместилища женственности принимают более абстрактный характер, вплоть до того, что могут просто раствориться. В реальности же такое отвлечение от формы, смысла, цели, вероятно, приводит к тому, что вы больше не думаете, что сумка – это сумка!
Во всяком случае, мое предположение подтверждает Патрисия, владелица модного бутика: для нее главное – суметь в подходящий момент предложить модную брендовую сумку, ее клиентки хотят именно такую… в противном случае – никакую.
Мари Пьер Ланлонг заходит намного дальше в своих заявлениях по поводу брендов: «Когда вы покупаете модель Gucci, она должна обладать всеми характеристиками, ожидаемыми от этого бренда, и, когда
