Мы здесь живьём. Стихи и две поэмы - Анна Николаевна Ревякина
Отвечает, как правило, тот, кто не виноват.
А я прячу глаза – огромные пуговицы аниме.
Анемичная девочка: разбито колено, угольное каре.
Голубое платье старшей давно сестры —
богини! Её же серьги – пластмассовые шары.
Убегаю навстречу бабушке, возвращаюсь —
в подоле первые вишни.
Бабушка вслед: «Раскосая, моя хорошая,
как бы чего не вышло!»
А я такая загорело-медовая, угловатая,
в сентябре девять.
На тонких плечиках родинки, перламутровые ногтики.
Жёлтые лодки-качели в небо
высоко взлетают, тает лето, в мороженом подбородок.
Все стороны света открыты настежь.
– Пойдем купаться?
Мальчики – белозубое воинство!
Пигмейского роста…
День не должен заканчиваться, всегда начинаться,
свет стекает за горизонт в семь двадцать.
И вспыхивает наутро, растекается,
как блины к завтраку на сковороде.
– Просыпайся!
Бабушка ласково гладит шершавыми пальцами по спине.
2012 год, Донецк
«Мальчик пахнет пылью дорожной и сладким потом…»
Мальчик пахнет пылью дорожной и сладким потом,
мальчик пахнет слабо и осторожно дневной дремотой,
чем-то пудровым. Круассаном ли из кондитерской?
Мальчик пахнет так, как уже не пахнут его родители.
На краю кровати он, свесив ноги, зевает в локоть,
его смех – не смех, а искрящийся русский хохот.
У него впереди вся жизнь и вся смерть. На корточках
он играет в войны столетий отважной горсточкой
пластилиновых воинов, что стоят у степной границы
и готовы бесплатно биться за каждый клочок землицы.
Мальчик пахнет этой землёю и летним полднем,
когда воздух сжигает щёки столь вероломно,
что внутри открывается дверца в потаённые казематы.
Мальчик пахнет чем-то не имеющим аромата,
то ли чистым листом, то ли словом, что не озвучено.
Беспокойной водою, ивушками плакучими,
самым синим небом и морем из самых чёрных,
смехотворным случаем и вечером стихотворным.
Мальчик пахнет пылко – клинком, подогретым солнцем,
белоснежными крыльями первого марафонца
и резиной кроссовок бегуна, что пришёл последним.
Мальчик пахнет самою жизнью – и тем бесценней…
2012 год, Донецк
«Мой отец экономит жизнь и почти не ест…»
Мой отец экономит жизнь и почти не ест.
У него целых две судьбы – быть отцом невест,
но, к себе применяя действие «доживать»,
он не спит всю ночь, превращаясь в мать.
Мои косы черноволосы, глаза – смола,
а в спине сутулой – его спина,
проступают звеньями позвонки,
и сидят, позвякивая на цепи,
псы цепные внутри его ценных слов:
«Не ходи на улицу, там любовь
метко целится, обесценит тебе меня,
и никем не ценится с наступленьем дня!»
Мой отец не прав, но имя ему – закон,
веет майским ветром со всех четырёх сторон.
На цепи сидящий не знает иных свобод,
кроме стен, упершихся в потолок,
кроме стен, ушедших в холодный пол.
Мой отец экономит жизнь, накрывая стол, —
длиннополы скатерти, чай согрет.
Мой отец экономит жизнь целых тридцать лет.
Ровно столько лет он прикован к моим часам —
преимущество времени, данное всем отцам.
Обоюдоостро краями вонзён арест,
мой отец экономит жизнь и почти не ест…
2013 год, Донецк
«Ворох слов… Как прикажешь ими мне промолчать…»
Ворох слов… Как прикажешь ими мне промолчать
о бессилии и бессоннице, о Всевышнем?
Я хочу попасть в наш вишневый старый сад,
посидеть на корточках под высокой вишней,
пока ты наверху с бидончиком самый сок
для меня срываешь: «Ань, не сиди так близко!»
Знаешь, папочка, что, попав один раз в зрачок,
навсегда остаёшься в другом человеке искрой?
Мои детские ноги в гольфиках и в грязи,
угловатые руки девочки-пианистки.
Впереди ещё столько лет, ещё столько зим,
ещё столько всего узнавать по списку.
Но тогда уже – в том безоблачном летнем дне —
было что-то сквозящее и сквозное.
Папа, папочка, на той вишневой высоте
ты был так похож на сказочного героя.
Стебелёк во рту – до сих пор его помню вкус,
пыльный полдень клубился, и делом чести
было просто сидеть на корточках, отгоняя грусть.
Грусть по времени, где мы будем уже не вместе.
2014 год, Донецк
«Чёрные буковки, словно в июле мухи…»
Чёрные буковки, словно в июле мухи, лениво ползут по бумаге на толстом брюхе, складываются то в смыслы, то в их отсутствие. Мне не хватает здесь твоего присутствия – голоса, рук, запаха кофе и сигареты. Впрочем, мы всё ещё в рамках одной планеты, ты где-то внутри – под слоем земли и пепла. Я на земле, и солнце всё так же слепо, как и вчера, освещает твою квартиру. Хочешь – горюй, хочешь – сфотографируй на память пустое кресло, очки и чашку. А хочешь – просто постой и с лицом фисташковым выбеги в ясность улицы, в шум и щебет. Только б не видеть тихую эту мебель, осиротевшую мебель и зеркало, что в гостиной стало похоже на лезвие гильотины, старые книги, и нет среди них случайных.
Похожи круги на воде на моё отчаянье – захлёстывающее, болезненное, на вырост, то, чего я так боялась, уже случилось, и в этой случайности нет ничего живого. Знаешь, я в слове всегда ощущаю Бога, но не сейчас. И сколько не обращайся к стенам – мухи ползут по бумаге, и кто-то второстепенный место твоё не займёт, и точно никто мне с любовью большей не скажет: «Дочка…»
2014 год, Донецк
«Его вещи пахнут телом и табаком…»
Его вещи пахнут телом и табаком,
они, словно память, оставленная на потом,
когда всё отболит, когда холм под его крестом
перестанет быть моим личным адом.
Говори со мною, как хочешь, из-под земли,
нас с тобою хотели разъять, но не развели
по углам, а давай, как раньше, я тебе: «Отомри!»
