Мы здесь живьём. Стихи и две поэмы - Анна Николаевна Ревякина
Помни его, но не нужно тебе понимать его.
Просто зажмурься, как в детстве, и спрячься за кресло.
Помни его, просто помни, он не воскреснет,
и ты – его младшая дочь, любимая до без памяти,
ставишь словом своим ему вечные памятники.
2018 год, Донецк
«Папа снился…»
Папа снился.
Говорил: «Аня, куда ты без СНИЛСа,
куда без паспорта
на общественном транспорте
в лёгком пальто.
Моя девочка – без роду, без племени,
с регистрацией временной,
с войной за плечами, не имеющей ни конца, ни края.
Ты уже не моя, не та моя пианистка и книгочейка.
Ты другая.
Для тебя не найдут ни бесплатных врачей,
ни прочих льгот.
Шестой год, шестой чёртов год».
Папа, не снись, то есть снись, но не снись так плохо.
Сдался мне этот СНИЛС, полис и прочие доки.
Давай просто сидеть на облаке,
говорить о том, как у нас в Донецке
к концу июля всегда случались
удивительные закаты.
Ты курил в них свои верблюжьи в крапинку сигареты.
Я говорила: «Ещё целый месяц лета!
Огромного жёлтого лета!
А дальше – хоть война, хоть сума…»
Не сойти бы с ума, папа, не сойти бы только теперь с ума.
2019 год, Москва
«Давай, как будто мы уже в раю…»
Давай, как будто мы уже в раю.
Такой же дом, как был у нас при жизни.
Я молодой картошки наварю.
Салат из молодой капусты маслом сбрызну.
Пахучим маслом – новый урожай.
Достанем хлеб из хлебного пакета.
Я только так и представляю рай.
Картошка, скумбрия, вчерашняя газета.
Ты станешь перечитывать Дюма,
а после Пикуля и, может, Гумилёва.
За окнами донецкая весна,
и мы друг друга, свет мой, с полуслова,
с одной лишь ноты, хрупкой ноты ми
поймём и не заплачем, не заплачем.
И ты в тетрадочке поможешь мне стихи
решить – по математике задачу.
2023 год, Донецк
«Мой папа тоже был пожарным…»
Мой папа тоже был пожарным —
красивым юношей поджарым.
Рассказывал мне об огне,
чтоб я чуть позже о войне
могла писать его словами.
О том, что у любого жара:
от искры – лижущего жала —
до в рост поднявшейся беды,
когда не хватит ни воды,
ни сил, ни техники, ни пены,
проходит времени немного.
От первых искр до эпилога,
до пламени, в котором всяк
сгорает, словно бы сушняк,
сгорает, стало быть, мгновенно.
Как при пожаре время против
играет всех, как дом напротив
эвакуируют под нуль,
как выставляется патруль
и никого не подпускают.
А там, где началось всё это,
десятое несётся лето
в заката грешную печаль,
где был приказ не отвечать,
приказ преступный.
И все теперь мы в этой лодке.
«И будет день, и будут сводки», —
у нас так бабы говорят.
Как страшно, десять лет подряд
внутри пожара, папа.
2023 год, Донецк
Шахтёрская дочь
Поэма
1
Червоточьями да кровоточьями
зарубцовывается война.
Над полями, что за обочинами,
полно чёрного воронья.
По дороге, что лентой стелется,
что изрублена, видит Бог,
русокосая ясна девица,
в волосах голубой цветок.
Её руки – не толще веточек,
её стопы – балетный свод,
она будет из добрых девочек,
из наивных святых сирот.
Её платьице – бедность мрачная,
её крестик – металл да нить.
Эта девочка столь прозрачная,
её вряд ли разговорить.
По дороге, где грязь окраины,
там, где воины начеку,
эта девочка неприкаянная
начинает собой строку.
Молчаливую, милосердную,
утопающую во тьме.
Эта девочка – достоверная,
как война, что в моём окне.
На ладонях кресты да линии,
на глазах пелена дождя,
эту девочку звать Мариею.
И она на две трети я.
2
У Марии был дом – занавески и витражи,
был отец, который ей говорил: «Ложи!»
Был берёзовый шкаф, и была кровать,
вот такое счастье: ковать – не перековать.
А теперь у Марии что? На окошке скотч,
за окошком ночь и в окошке ночь,
где бесшумные призраки – конвоиры снов —
не находят для этой девочки даже слов.
Всё сплошное лязганье, грохот, треск,
у Марии есть мать, у матери есть компресс,
а ещё икона, на которой позолоченный Николай
обещает Марии тихий небесный рай.
3
Тишина проникает в ухо,
и ты думаешь, что оглох,
вот Мария на старой кухне
сигаретный глотает смог.
Надо лечь, пока держат стены,
пока крыша ещё цела.
У Марии дрожат колени,
над Марией молчит луна
коногонкою в небе буром —
немигающий глаз отца.
Только глаз один, ни фигуры,
ни одежды, ни черт лица.
Этот глаз на реке – дорожка,
на стекле – серебристый блик.
Скоро-скоро опять бомбёжка
и глазной неуёмный тик.
4
Кто-то скажет: «Он был неплохим отцом…»
Сочинял ежедневно завтрак и в ванной пел,
он ходил по субботам гулять со своим птенцом.
Говорил с Марией так ласково, как умел.
Его обувь была чиста, даже в самый дождь,
его руки были огромны и горячи,
и Мария шагала рядом – шахтёрская дочь,
