Мы здесь живьём. Стихи и две поэмы - Анна Николаевна Ревякина

Моё сердце стрекочет и разрывает клетку,

мы в Настасьинском переулке нашли монетку —

обретённого счастья звякнувшую подковку,

так порою в сене обнаруживают иголку.

Так порою солнце нежнейше целует в темя,

так порою на башне круг замыкает время,

так порою дальний становится новым ближним,

мы идём по площади, где площадной булыжник,

извидавший виды, исхоженный, как и прочие тротуары,

отзеркаливает, отзвучивает удары.

Ровно полдень, тени прячутся – подкаблучники,

меж зубцами таятся то ли снайперы, то ли лучники,

ты стоишь – растерянная, румяная, под прицелом,

а вокруг бесконечное лето, но если в целом,

то и камень, и солнце, и даже фальшивый Ленин

одобряют твои хорошенькие колени.

2018 год, Москва

«В городе, где женщины украшены стразами…»

В городе, где женщины украшены стразами,

шкурками, перьями, словно они на арене цирка,

если и целоваться, то только в противогазах,

если любить кого-то, то только через пробирку,

если и думать, то только о чём-то вещном,

о новеньком телевизоре для уборной.

Я буду твоею вещью, любимой вещью,

подопытной крысой в пространстве лабораторном.

Свидетелем прошлого века, бесценным скарбом

в мире, где всё свободно так продаётся.

Ты будешь кормить меня сахаром-рафинадом

при свете жёлто-горячего злого солнца.

И если когда-нибудь разразится новая мировая,

я стану последней книгой, проданной с молоточка.

Мне говорили в детстве, что поэты не умирают,

а просто превращаются в многоточья.

2018 год, Москва

«Всё моё искусство речи в стиле слепой наив…»

Всё моё искусство речи в стиле слепой наив,

как четыре глагола, поставленных в инфинитив,

в угол солнечной аудитории МГУ,

гни меня, но не в скрепу, а в несгибаемую дугу,

говори со мною тихохонько, нараспев,

расскажи, кто бывает прав, кто бывает лев,

кто совсем размяк, а кто держится молодцом,

несмотря на то, что за третьим рождён кольцом,

то есть где-то в провинции, где танцуют под Асе of Base,

где на полках пылятся Пикуль, Дюма и Чейз,

где умеют жить через силу, через губу,

улыбаются так, словно видели нас в гробу.

Расскажи мне про них, обобщённых в единый бланк,

они платят за газ, по средам посещают банк,

производят на свет космонавтов и рифмачей

да смеются в голос над нравами москвичей.

Расскажи мне про них, рождающих валовой,

выходящих в поле, спускающихся в забой,

про их жён, одетых празднично и блестяще,

расскажи мне про них, высоких и настоящих.

Я устала, мой ангел, от карликовых идей,

этот город бессонный полон чужих людей,

металлический лязг дверей и масти охранной лица.

Чего стоит твоя белокаменная столица?

Она стоит денег, печатный гудит станок,

на меня здесь смотрят и говорят: «Совок».

Или вовсе не смотрят, отводят взгляд,

ибо я всего лишь поэт, а не банкомат.

Ничего не стою, безделка, блошиный хлам,

но, подобно Сизифу, илотам или волам,

на себе ежедневно в гору слова тащу

и даю им волю, так камень, познав пращу,

обретает крылья, дальность полёта, цель.

Так чего же стоит твоя неприступная цитадель?

Она стоит тысяч выстрелов в молоко,

над Москвою небо пурпурно и велико,

и об это небо сломан был не один хребет,

так слетают порою на полном ходу в кювет,

чтоб из кожи вон, не прячась за псевдоним,

получить возможность этот город назвать своим.

2018 год, Москва

«Каждый из них, как может, накручивает себя…»

Каждый из них, как может, накручивает себя,

доводит до точки кипения, до особенного накала.

А потом ведущий вдруг говорит: «Ревя-

кина Анна».

И я вздрагиваю, словно не выучила урок,

словно не сделала заданье по дисциплине.

Что, ведущий, ответить вам? Раньше вот был Бог,

а потом взял и умер при Украине.

Раньше я писала про птиц, цветы и простых людей,

я и сегодня пользуюсь словами из прошлого,

когда кричу во всё сердце, кто чейный,

                                            а кто до сих пор ничей,

кричу истошно.

Но я знаю точно, что самое важное говорят шёпотом,

передают из уст в уста, как сплетни и разведданные.

Господин ведущий, когда-нибудь я стану роботом,

Вы обратитесь: «Ревякина Анна…»

А я взмахну руками и скажу голую правду,

знаете, ведь роботы совсем ничего не боятся.

У меня был Донецк, мой рай, а теперь – филиал ада,

скажите, как долго адом ему оставаться?

2019 год, Москва

Нос

В этом городе, где многие девушки – сёстры

одного брата-ринопласта,

где носы острые и пластмассовые,

мне вчера сказали, что у меня очень красивый профиль,

                                                       и нос – особенно.

Мой смешной трамплиновый нос.

Я парировала: «А вы посмотрите внимательно!

Нос мой уродлив, велик.

Он, словно на центральной улице грузовик,

заметен и неудобен».

«Мы посмотрели, – ответили мне, —

очень красивый нос. Красивый вдвойне

тем, что такого второго

не сышешь,

слегка напыщен, но до чего же приятен,

а вы о нём грубо, словно он неприятель,

а не родной ваш нос, знакомый с детства».

А я,

     у меня,

              а у нас в Донецке

в средней школе номер один

одноклассники говорили, что на нос

мне надо пару гардин,

чтобы никто ненароком

не покрылся пóтом

от ужаса.

В общем-то все эти годы после

я жила вопреки собственному носу,

а оно вон как неловко.

Выходит, мой нос – не уродливый выступ,

способный вызвать хохота приступ,

а прекрасной природы творение,

почти что стихотворение.

Отражённый случайной витриной,

он не тревожит посетителей магазина,

он вообще никого теперь не тревожит

в большом городе, где