Мы здесь живьём. Стихи и две поэмы - Анна Николаевна Ревякина
Бабушка варит щи,
розы цветут, но вянут теперь быстрее,
я с каждым днём становлюсь тебе всё сестрее,
всё угловатей.
Мой милый мальчик, теперь на твоей кровати
спит тощий Йозеф, помнишь, тот бородатый
парень из соседнего дома.
Кай, мне остаётся ровно два месяца до диплома,
а потом свобода, и я уже всё решила.
Приеду к тебе на север в шубе шиншилловой,
в шапочке из песца.
Будем с тобою – два беглеца,
два ветреных сердца
смотреть на земную ось.
Кай, милый мой Кай, я не умею врозь.
Я не умею без.
И это меня разъест,
превратит в труху, в пустынное нечто.
Кай, я приеду, и мы с тобой будем вечно
смотреть, как сияние горизонта
превращается в божье око.
И поверь, милый Кай,
что мне тоже более или менее одиноко
в этом мире, где почти исчерпаны чувства и недра.
Я люблю тебя, Кай.
Твоя Герда.
2017 год, Москва
«Ходишь такой себе с дырочкою в груди…»
Ходишь такой себе с дырочкою в груди,
просишь её: «Пожалуйста, не гуди,
если сорвётся ветер с плакучих ив…»
Так ли он всё же светел, умён, красив?
Так ли. А, впрочем, может, его и нет.
Дырочка пропускает небесный свет,
светится изнутри голубой неон.
Хватит уже носить в себе этот стон —
этот болючий выстрел, грудной значок,
круглый, как подаваемый пятачок
нищенке, что стоит у дверей метро.
Хочешь, мы вместе взвесим все «за» и «pro»,
словно от этих взвешиваний и мер
что-то да исцелит оголённый нерв,
мои оголённые нервы внутри зрачков.
Ходишь таким себе баловнем-дурачком
и чувствуешь, как под лацканом пиджака
берёт начало Москва-река.
2017 год, Москва
«Из города, где пальмы куют из рельсов…»
Из города, где пальмы куют из рельсов, я летаю в Москву на самых дешёвых рейсах. Эти рейсы всегда под утро и переполнены, и я вижу справа по борту рассвета полымя – от лимонного до кроваво-красного, словно кто-то забыл закрыть тюбики с красками. Самолёт мой белым журавликом оригами летит на север и оставляет шрамы на чистой глади такого близкого космоса. Мне предлагают из фильтра обратного осмоса воду в стакане, полном наполовину. И я как никогда ощущаю длинную пуповину между мной и Богом, которого часто всуе поминаю, когда мараю тетрадь в косую. Я летаю в Москву, чтобы задать вопросы, на меня, неотёсанную, смотрят косо.
Ответьте, что будет с теми, кто в городе южном стоят, зубы сцепив, прижимая оружие, насмерть стоят четвёртую божью зиму, стоят, как школьники в хоре, рты разинув. Ответьте, что будет с нами, выброшенными на сушу, я давно не трушу, ношу вместо тела душу, ношу её наизнанку, шовчики, маркировка, серийный номер, уже не душа, ещё не боеголовка. Ответьте мне лично или по номеру телефона, страна моя – степь, окружённая терриконами, ждёт ответа, как смертельно больной диагноза. О ней давно уже говорят только в разделе «Разное». Ответьте, я нуждаюсь в ответе сверху, когда мы уже пройдём войной проверку, в этой жизни или в той, что наступит после?
Я летаю в Москву, чтобы задавать вопросы.
2017 год, Ростов-на-Дону
«На этом чёрно-белом концептуальном фото…»
Сергею Шаргунову
На этом чёрно-белом концептуальном фото
будет всегда февраль и всегда суббота.
И сколько бы слов я за жизнь не коверкала,
всегда будет справа высокое зеркало,
возможно, даже из фильма Тарковского.
Ты ростом пошёл во Владимира Маяковского,
я же такого неприметного средненького росточка,
дарю официантке Лене поэму про шахтёрскую дочку.
Поэму про мир, бессмертие и отвагу,
со стороны кажется, что дарю всего лишь бумагу,
а на деле дарю улицы, проспекты и терриконы,
окна, в которых мироточат расстрелянные иконы.
Ты тоже там был, ты знаешь, каково это – быть оттуда,
сохранять в себе добрость, правду и веру в чудо,
сохранять от последнего выдоха и до первого вдоха
слова, написанные убористым высушенным горохом.
Слова, от которых нет толку, но есть молитва.
Храни тебя Бог, Серёжа, от всякой бритвы,
которой взрезали лица на старых фото.
Пусть будет всегда февраль и всегда суббота,
и необратимые обстоятельства времени, цели, места
пусть длятся дольше и дальше любого текста.
2017 год, Москва
«Этот город мне неровня…»
Этот город мне неровня и не родня, в этом городе я превращаюсь в не-тронь-меня, капсулируюсь, замыкаюсь, ложусь на дно, принимаю вид косточки домино. И моя способность смотреть в прицел никому не нужна здесь, иную цель этот город преследует, пей да ешь, затыкай в грудине, чем можешь, брешь. И молчи, откуда ты будешь сам, и не смей сверять его по часам.
Этот город везде опаздывает на час, его улицы разделяет двойной лампас, его звёзды – искусственные сердца, его пальцы носят все три кольца. Этот город нем и совсем не мой, я, в метро спускаючись, как в забой, подаю бездомным и скрипачам, и совсем не завидую москвичам. Потому что дом их мне слишком чужд, вот они в квартиры свои со служб прибывают, серые, как асфальт, столь же серо сукно их мещанских пальт. Ты один из них – шарф, рюкзак, пальто, у тебя всё схвачено, обжито, прижимаешь крепко меня к себе: «Расскажи мне что-то не о войне».
Не могу, душа моя, я слаба, мне и здесь повсюду слышна стрельба, мне и здесь мерещится близкий бой, слышишь, танки едут по мостовой, слышишь, снова градят, прицельно бьют, поутру сирот отведут в приют, посчитают павших и тех, кто жив. Я прошу, душа моя, полежим, не снимай ни обуви, ни одежд, с глаз долою тело оттенка беж. Полежим на краешке простыни у стены несущей, и, пожалуйста, не стони, что помнёшь сукно и на брюках затрёшь вельвет. Шансов выжить больше, если уснёшь одет, сохранить рассудок шанса и вовсе нет.
2017 год, Москва
