Мы здесь живьём. Стихи и две поэмы - Анна Николаевна Ревякина
был век другой – двадцатый, мирный.
Его последние годочки —
наивные, как эти строчки.
Пока жива была Розанна,
никто не замышлял измену
или ещё какую пакость.
Все были выбриты и трезвы.
И эти, что потом по тюрьмам,
и те, которые в Канаде,
и те, с кем мама нынче в ссоре,
что собирают на снаряды.
Мой папа приходил из шахты,
Розанне говорил он: «Здрасьте».
Розанна отвечала: «Здрасьте».
Всегда-всегда, вот сколько помню,
была Розанна при причёске,
и голова её в окошке и в полдень,
и под вечер, веришь.
Пока жива была Розанна…
И мне казалось, что Розанна
всегда-всегда пребудет с нами.
И папа как всегда ей «Здрасьте».
И мама как всегда ей «Здрасьте».
И мама больше не смеётся,
что день и ночь в окне Розанна.
А где ещё ей быть – Розанне,
как не за шторкою в окне…
2023 год, Донецк
Фортификационная проза
Семёну Пегову
Мы встречались с ним в лобби-баре одного отеля.
И он выглядел, как домашний кот, зачем-то надевший хаки.
Мельницы этой войны слишком быстро мелют.
А от воды этой войны после первого кипячения накипь.
Мы потом с ним ездили туда,
где уже по-настоящему страшно.
Не так, как в центре, в центре – это цветочки.
Ты помнишь розы?
Для меня, пятисотой гражданской, любое оружие —
это Калашников.
А любые стихи – это фортификационная проза.
Не хочу забывать тебя. Как ты смотрел и щурился,
как сидел вальяжно, как ел, как держал приборы.
И мне кажется или не кажется, что скоро в Донецке
на улицах
останутся только раненые поэты и бронзовые военкоры.
2022 год, Донецк
Дети роз
Первое, о чём ты потом будешь трещать без умолку.
Самое первое, что захватит дух твой ещё на станции.
Это то, что здесь на всех площадях, улицах, в переулках
/заполняют собою даже не приспособленное
пространство/
небывалой красы, огромные, в мужскую ладонь размером,
бархатистые, сонные, пахнущие лобово и протяжно,
даже не розы – а символы нашей несокрушимой веры
в то, что однажды нам перестанет быть страшно.
В то, что однажды всё это перемелется, но не забудется.
Памяти нашей памяти воздвигнут высокие стелы,
отстроят дома, расчертят и нарекут новые улицы
именами врачей, скрипачей и, конечно же, самых смелых.
Тех, кто по воду ходил далёко с пустыми баклажками,
кто всей душою желал, чтобы хоть дети дожили до мира,
кто вещи стирал в рыжей воде и сушил вверх тормашками
на сквозняках февраля, в лишённых стёкол квартирах.
Не поверишь, но всё же цветут наши розы донецкие
вопреки, словно бы говорят нам, жителям города
и завода,
что однажды все уехавшие вернутся на Университетскую
и снова войдут в эту реку, дважды войдут в эту воду.
2023 год, Донецк
Фабрика игрушек
«Будет день, и будет сводка», —
говорят в Донецке.
Мы с тобой лежим, как в лодке,
вспоминаем детство.
Помнишь бабушку и деда,
шашлыки в посадке,
гнутый руль велосипеда,
привкус кисло-сладкий
у воды из старой кружки
на цепочке длинной.
Помнишь чёрного краюшку
с чесноком и тмином.
Нет, не помню, всё забыто.
Детство, велик, кружка.
Детство шито, детство крыто.
Фабрика игрушек
заколочена фанерой.
Все ушли в солдаты —
викинги, и флибустьеры,
и медведь из ваты.
Даже клоун краснощёкий
с Танькой из пластмассы
был замечен недалёко
от бахмутской трассы.
Чем играть прикажешь детям,
если на войне все?
Нет ответа. Безответен
мой вопрос. И в прессе
нет ни слова нашей правды —
неприятной адской.
Бьются викинги, пираты
за завод шампанских
вин. За улицы и скверы —
зайцы и петрушки.
Заколочена фанерой
фабрика игрушек.
2023 год, Донецк
Минута молчания
Страшно, когда огромные, смелые,
в балаклавах и камуфляже,
с нашивками, которые уже как наколки,
мужчины плачут по-детски горько.
Словно в пять лет, навзрыд,
самим животом.
Слёзы не кровь, их не выйдет жгутом-бинтом.
Нет в ваших аптечках такого средства,
слёзы текут из детства,
из нежного детства, где мама и папа,
и Динка – собака, дававшая лапу,
вилявшая чёрным хвостом,
погибла нелепо
в самом конце быстроногого лета.
Мы – дети и женщины,
и все прочие пятисотые,
за вашими спинами сильными,
за всеми взятыми вами высотами,
с глазами огромными,
наши мальчики,
мы тоже здесь плачем,
свернувшись калачиком.
А с самого передка,
где крови река,
мне только что дозвонился чел,
он тоже горел,
стоял рука об руку под Бахмутом,
мы молчали минуту.
А потом он сказал,
и голос его был жутко спокоен:
«Погиб великий воин».
2023 год, Москва
«Он не умер, не умер! Ну что вы носы тут повесили…»
Он не умер, не умер! Ну что вы носы тут повесили.
Он уехал в далёкую Африку. В Африке весело.
Там песок раскалённый и солнце, поверишь ли, русское.
Да и похер, что жарко, он идёт в камуфле и разгрузке
по бескрайней пустыне и говорит: «Как всё же красивы,
твои дикие сонные жаркие земли, Россия».
Он не умер, не умер! Ну что вы тут, в самом деле…
Да не слушайте вы, что одни пустомелят,
