Мы здесь живьём. Стихи и две поэмы - Анна Николаевна Ревякина
словно и не было ничего.
Но посмотришь в чёрную брошь, как в зеркало,
и увидишь серба,
который её когда-то купил для дочери,
но не успел подарить.
Война – это то, что никогда
не может быть кончено
для живых.
2019 год, Белград
«На Шиллерштрассе совсем не осталось евреев…»
На Шиллерштрассе совсем не осталось евреев,
только жёлтые звёзды да щербатые стены в слизи.
Бумажный кораблик у левого берега Шпрее
мерно качается, ему было отказано в визе.
Его тоже хотели сжечь, но не хватило спичек,
ему тоже прочили дно исторического процесса,
у него на борту капитан, матросня и одна певичка.
Певичку зовут то ли Барбара, то ли Ванесса.
Ровно в семь сорок утра капитан берёт папиросу,
открывает книгу, зачитанную до трещин,
а на верхней палубе ещё нецелованные матросы
обсуждают в подробностях падших женщин.
Солнце висит над речкою, словно пфенниг.
Маленький Йозеф, сын доктора и скрипачки,
лежит на полу барака, поджав колени.
Ещё один мёртвый прозрачный мальчик.
На Шиллерштрассе совсем никого нет больше,
только таблички с еврейскими именами.
Маленький Йозеф умер в бараке в Польше,
маленький Йозеф родился на свет в Германии.
Бумажный кораблик у левого берега Шпрее
мерно качается, ждёт своего владельца.
На Шиллерштрассе совсем не осталось евреев.
На Шиллерштрассе совсем не осталось немцев.
2020 год, Донецк
Тесто
Смотрят дети
на войны отметины.
И ничего не спрашивают.
Сами знают, что между нашими и не нашими
поле пашенное,
только не комбайнами, а танками.
Видел ли ты когда-нибудь, как у танка отрывает башню?
И башня эта летит метров двадцать,
а потом как врежется…
Если хочешь узнать цену войны,
поговори с беженцами.
С теми, чьи дома на улице, ведущей к монастырю,
стоят шкафами наружу.
С теми, кто вещи, пропахшие дымом, заворачивал
в простыню.
Я рассказывала о них мужу,
а потом и друзьям мужа,
они кивали, но до конца мне никто не верил.
Я рассказывала о них и плакала,
я написала о них не одну сотню текстов.
«Послушай, но ведь раньше вы были одинаковыми,
зачем вы воюете, если вы одного народа тесто?»
Нет, мой хороший, представь себе
тесто, вымешанное руками хозяйки.
Если от него отнять кусок и поставить в печь,
как ты этот кусок снова сделаешь клейким?
Как его снова сделать тягучим и белым?
Этот кусок обгорелый и твёрдый,
о который сломаются любые зубы.
Если ты хоть раз спал в коридоре одетым,
если ты хоть раз вжимался в асфальт всем телом,
если ты хоть раз бежал домой под обстрелом,
ты это никогда не забудешь.
2021 год, Донецк
«Здравствуй!..»
Здравствуй!
Я пишу тебе с какой-то невменяемой глубины,
из ещё не получившей официальное имя впадины.
Глянешь вверх – не видно луны
сквозь толщу чёрной воды.
Говорят, вода точит камень.
Камень в свою очередь точит нож.
Им вырезают нам память
и выковыривают землю кровавую из подошв.
Только я всё равно не забуду, не имею права,
как приходил к нам дьявол.
Переодетый.
Как однажды с нами случилось не божье лето,
а страшный суд.
Как в городе роз, угля, балета
Людмила Ивановна добоялась до диабета.
Всё это происходит со мною тут —
в городе, который восьмую зиму
облит бензином
и ждёт, подпалят его или подожгут.
2022 год, Донецк
«А в Донецке цветёт магнолия…»
А в Донецке цветёт магнолия.
Наш Донецк – моя внутренняя Монголия.
Я хожу по нему раскосая.
И ни одного вопроса.
Все ответы здесь.
В этом раю военном.
Нет здесь слова «месть».
Лишь работа в четыре смены.
На-гора поднимают правду —
донбасское злато.
Слышь, работают Грады, —
аккомпанемент для русского мата.
А в Донецке цветёт магнолия
на бульваре солнца русского ямба.
Моя внутренняя Монголия
вне бессовестной пропаганды,
вне всего, что имеет цену,
бесценная моя родинка
на израилевом колене,
на руке, не закрытой броником.
А в Донецке цветёт магнолия
медовая бесконечная.
Много ль знаю о боли я,
много ль знаю о смерти я?
На бульваре торгует ландышами —
цветами из Красной книги —
просто женщина ненакрашенная.
Приглядишься – глаза Марии.
Все там будем, в той книге Красной,
вымирающий вид растений.
Во дворах ландыши – рясно —
нашим мёртвым постели стелют.
2022 год, Донецк
Соседка с первого этажа
Пока была жива Розанна,
в подъезде было всё исправно,
висела лампочка над дверью,
мальчишки не катались в лифте,
и пахло вкусно пирожками,
а дворник Михаил Семёныч
не пил с утра пораньше горечь,
пока жива была Розанна.
Смеялась мама над Розанной,
следящей зорко, чтобы двери
закрыты были от случайных
людей. «Идите мимо, мимо, мимо, —
им говорила всем Розанна
и добавляла, – здесь не место
для ваших дел, делишек стыдных».
Пока жива была Розанна…
Пока жива была Розанна,
от глаз её семитских карих
ничто не укрывалось, веришь.
Ни папа мой из магазина,
ни мама с кожею медовой —
так черноморский лёг загар.
Ни наша новая машина —
металлик мокрого асфальта.
Пока была жива Розанна,
все знали, камер нам не нужно,
тогда и не было такого,
ни камеры, ни домофона.
Пока жива была
