Пария - Энтони Райан
Я знал, что будет дальше. Эрчел станет шептать этому несчастному утешительные слова, а потом, ударив быстро, как змея, выколет ему глаз. Затем последуют новые успокаивающие заверения, и он выколет второй. А потом начнётся игра по выяснению того, сколько времени пройдёт, пока размякший бедолага не умрёт от ножа Эрчела, который будет вонзаться всё глубже и глубже. Чаще всего у меня не хватало духу такое терпеть, и уж точно не сегодня. К тому же он меня не послушал, а это уже достаточное основание для удара ногой, которой я попал ему в челюсть.
От пинка зубы Эрчела клацнули, а голова мотнулась в сторону. Я пнул так, чтобы причинить максимум боли и при этом не выбить челюсть – хотя вряд ли он оценил мою заботу. Всего секунду или две он потрясённо моргал, а потом его вытянутое лицо перекосило от ярости, он вскочил на ноги, оскалив окровавленные зубы, и выхватил нож, чтобы ударить в ответ. Мой нож размытым пятном вылетел из ножен, и я согнулся, готовый встретить его.
Скажу со всей честностью, дело могло решиться в пользу любого из нас, поскольку по части драки на ножах мы были примерно равны. Хотя, мне нравится думать, что мои габариты склонили бы весы в мою пользу. Но этот вопрос стал чисто академическим, когда Райт бросил тело, которое нёс, шагнул между нами и наклонился, чтобы воткнуть свой нож в основание черепа арбалетчика.
– Кто тратит время понапрасну, тот понапрасну тратит жизнь, – выпрямляясь, сказал он со своим странным мелодичным акцентом, а потом по очереди уставился на нас спокойным немигающим взором. Встречаться взглядом с Райтом мне и в лучшие времена было нелегко – пронзительные ярко-голубые глаза наводили на мысль о ястребе. И к тому же он был крупнее, выше и коренастее даже Декина, но совершенно без пуза. А ещё более отталкивающими были яростно-красные отметины, складывавшиеся в две диагональные полосы на светло-коричневой коже его лица. До того, как я увидел его, делая первые неуверенные шаги по лагерю Декина, я ни разу не встречал ни одного из потомков каэритов. Ощущение чуждости и угрозы, которое он внушил мне в тот день, так и не исчезло.
В те дни ходило множество баек о каэритах и об их загадочных и, по общему мнению, магических практиках. В Альбермайне их нечасто можно было встретить, и те, кто жили среди нас, становились объектом страха и насмешек, как люди, которых считают чужеземцами. В конечном счёте опыт научит нас, что подобные наветы неразумны, но этому ещё только предстояло случиться. Я слышал много мрачных рассказов о каэритах, полных упоминаний об их колдовских странностях и о тяжёлой судьбе миссионеров Ковенанта, которые опрометчиво пересекли горы, дабы обучить эти языческие души примеру мучеников. Поэтому я поспешил отвести глаза, а Эрчел, неизменно изворотливый, но крайне редко отличающийся смекалкой, немного помедлил, что побудило Райта уделить ему всё своё пристальное внимание.
– Ты согласен, хорёк? – шёпотом спросил он, наклонившись поближе, и его коричневый лоб на миг прижался к бледному лбу Эрчела. Поскольку здоровяк наклонился, его ожерелье с амулетами повисло между ними. Всего лишь шнурок, увешанный бронзовыми безделушками – каждая представляла собой тщательно изготовленную миниатюрную фигурку – и всё равно оно меня нервировало. Я не позволял себе задерживать взгляд на нём слишком долго, но мельком замечал изображения луны, деревьев и разных животных. Одна фигурка приковывала мой взгляд более других: бронзовый череп птицы, которую я принял за ворону. По неведомым причинам пустые глазницы этого артефакта внушали мне бо́льший страх, чем неестественно-ясный взор его владельца.
Райт ждал, пока Эрчел не кивнул, не поднимая глаз.
– Положите его туда, – приказал каэрит, и, медленно вытирая окровавленный клинок об куртку Эрчела, кивнул в сторону нескольких вязов в дюжине шагов от нас. – И можешь понести мой мешок на обратном пути. Хорошо бы из него ничего не пропало.
– Каэритская сволочь, – пробормотал Эрчел, когда мы тащили к вязам труп арбалетчика. Как с ним частенько бывало, наша конфронтация, казалось, совершенно забылась. Спустя все эти годы, раздумывая о его судьбе, я вынужден прийти к заключению, что Эрчел – какой бы отвратительной и ужасной ни была его душа, – обладал одной способностью, которая всегда ускользала от меня: он не таил обид.
– Говорят, они поклоняются деревьям и камням, – продолжал он, тщательно стараясь не повышать голос. – Творят над ними языческие обряды в лунном свете, и всё такое, чтобы оживлять. Мои с таким никогда бы якшаться не стали. О чём только Декин и думает, не знаю.
– Может, стоит у него спросить, – предложил я. – Или я могу спросить для тебя, если хочешь.
Предполагалось, что это любезное предложение заставит Эрчела держать рот закрытым большую часть остатка нашего пути. Однако, когда мы углубились в чащу по пути к лагерю, он, разумеется, нашёл другой повод почесать языком.
– Что в нём написано? – спросил он, снова понизив голос, поскольку Райт и остальные шли неподалёку. – В свитке-то?
– Откуда мне знать? – ответил я, поправляя на плече неприятно тяжёлый мешок с награбленным. Трупы полностью обчистили ещё до того, как я смог поучаствовать, зато в телеге удалось поживиться половиной мешка съестного, несколькими морковками и, самое ценное, парой отличных сапог, которые почти идеально мне подойдут после некоторых небольших изменений.
– Декин разговаривает с тобой. И Лорайн тоже. – Эрчел настойчиво пихнул меня локтем. – Что такого там написано, отчего он так сильно рисковал, только чтобы его прочитать?
Я подумал о потрясении, которое заметил на лице Лорайн, когда она читала свиток, и о противоположном выражении, когда она стояла и смотрела, как Декин вытягивает из меня рассуждения. «Старый придурок переметнулся», – сказала она. За годы, проведённые в этой банде, я научился чуять, когда меняется ветер, направляющий наш путь, и главным в ней всегда оставался Декин. Своими мыслями он делиться не любил и нередко отдавал приказы, которые казались странными или абсурдными, а их истинное предназначение открывалось позднее. Но до сих пор его осторожное руководство всегда приводило нас к прибыли и позволяло избегать солдат и шерифов герцога. Герцог…
Ноги стали замедляться, а глаза расфокусировались – мой вечно занятой разум
