Гийом Аполлинер - Т. 2. Ересиарх и К°. Убиенный поэт
В унылом полумраке они поцеловали мертвую руку, и поскольку она была развернута ладонью к Шансесс, ногти Бабо погладили ее по лицу. Она содрогнулась:
— Ах, милосердная ласка!
А Чево-вам крикнул:
— Прах меня побери! Прах меня побери!
Вода на огне бормотала заупокойную молитву. Чево-вам продолжал:
— Прах меня побери! Он умер.
Шансесс добавила:
— Кровь натекла до самой двери.
— Она уже под дверь подтекла, — заметил Чево-вам. — А потом дотечет и до казармы карабинеров, а они пойдут вдоль струйки и доберутся до самого Бабо. Прах меня побери! Прах меня побери! Прощайте, Шансесс!
* * *Он рывком отворил дверь и бегом бросился прочь по дороге.
Гитара болталась у него на боку, как ручной сокол, а сам он передвигался прыжками, как жаба, и восточный ветер в светлой ночи хлопал крыльями, как тысячи стай куропаток. Рябины по обочинам отчаянно тянули ветви к югу. Шансесс долго кричала с порога:
— Чево-вам! Красавчик! Чево-вам! Чево-вам!
А Чево-вам теперь шагал по дороге. Он взял гитару и забренчал песнь в честь смерти. Он шагал, играя, и смотрел на привычные звезды — их разноцветные огоньки трепетали в небе. Он думал:
«Я их все знаю с виду, но прах меня побери, вот возьму и сразу узнаю каждую по отдельности, прах меня побери!»
Амблева была уже близко и ее холодные струи текли между нависшими над ней ивами. Эльфы хрустели хрустальными башмачками по жемчугу, устилавшему ложе реки. Теперь ветер подхватывал печальные звуки гитары. Голоса эльфов проникали сквозь воду, и Чево-вам с берега слышал, как они щебечут: «Мнё, мнё, мнё».
Потом он спустился в реку, и в воде было так холодно, что он испугался смерти. К счастью, голоса эльфов звучали уже ближе: «Мньё, мньё, мньё».
Потом, прах меня побери, он внезапно позабыл в реке все, что знал, и понял, что Амблева связана подземными токами с Летой — потому ее воды и отнимают память. Прах меня побери! Но эльфы теперь лопотали так славно, все ближе и ближе: «Мьньё, мьньё, мьньё…»
И отовсюду в округе им отвечали эльфы — эльфы из родников, которые бьют в лесу…
РОЗА ХИЛЬДЕСХАЙМА, ИЛИ ЗОЛОТО ВОЛХВОВ
© Перевод И. Шафаренко
В конце прошлого века в Хильдесхайме, маленьком городке близ Ганновера, жила молодая девушка по имени Ильзе. В ее белокурых волосах струились золотистые отблески, которые делали их похожими на лунный свет. Ее стан был гибок и строен, личико с очаровательным лукавым выражением сияло приветливой улыбкой, круглый подбородок и серые глаза, не очень большие, но необычайно живые и выразительные, дивно гармонировали со всем ее обликом. Грация ее была несравненна.
Хозяйка она была плохая, как большинство немок, и очень скверно шила. Едва закончив домашнюю работу, она садилась за фортепиано и пела — пела так сладостно, как наверняка пели сирены, — или читала, и в такие минуты казалась поэтессой.
Когда она разговаривала, ее немецкий язык, который называли языком, пригодным лишь изъясняться с лошадьми, становился мелодичнее итальянского, предназначенного, как говорили, «для разговора с дамами». Так как у нее был легкий ганноверский акцент, звук «с» в ее устах никогда не был похож на «ш», и это делало ее речь поистине чарующей.
Ее отец некоторое время жил в Америке, там женился на англичанке, а потом вернулся с ней на родину и поселился в отчем доме.
Хильдесхайм — один из самых прелестных маленьких городков на свете. Его домики, разнообразные и необычные по форме, с высоченными островерхими крышами, расписанные снизу доверху, кажутся вышедшими из волшебной сказки. Ни один путешественник, побывав там, никогда не забудет его Ратушную площадь — она так живописна, что являет собою готовую раму для поэзии.
Дом родителей Ильзе, как большинство домов в Хильдесхайме, очень высок. Крыша у него почти вертикальная и возносится над фасадом. Окна без ставен и открываются наружу. Их много и промежутки между ними совсем маленькие. На дверях и на балках вырезаны всевозможные головы с благочестивым выражением лица, либо насмешливо гримасничающие, с поясняющими надписями в виде старинных немецких стихов и латинских изречений. Там изображены Три Теологические Добродетели, Четыре Главные Добродетели, Смертные Грехи, Четыре Евангелиста, Апостолы, святой Мартин, отдающий свой плащ нищему, святая Екатерина на колесе, лебеди, гербы. И все это раскрашено яркими красками — синей, красной, зеленой и желтой. Этажи дома нависают один над другим, создавая впечатление перевернутой лестницы. Это дом разноцветный, веселый и привлекательный для глаз.
Ильзе приехала туда совсем маленькой и там выросла. Когда она достигла восемнадцати лет, молва о ее красоте дошла до Ганновера, а оттуда — до Берлина. Все, кто посещал прелестный Хильдесхайм, любовались его знаменитым тысячелетним розовым кустом, осматривали сокровища собора и непременно старались познакомиться с той, кого называли Розой Хильдесхайма. Ей много раз делали предложения, но она, опустив глаза, неизменно отвечала отцу, который перечислял ей преимущества или заслуги последнего претендента, что хочет побыть в девушках и насладиться молодостью.
Отец говорил:
— Ты не права, но поступай, как хочешь.
И претендент бывал тут же забыт.
Когда Ильзе возвращалась домой с прогулки, все головы, вырезанные на стенах дома, приветствовали ее возвращение. Грехи хором кричали ей:
— Посмотри на нас, Ильзе! Мы изображаем Семь Смертных Грехов, это правда, Но те, кто нас вырезал и разрисовал, не имели коварного намерения сделать нас Смертными Грехами. Посмотри на нас! Мы — простительные грехи, даже не грехи, а прегрешеньица. Мы не пытаемся соблазнить тебя. Напротив! Мы ведь так уродливы!
Добродетели Теологические и Мирские, держась за руки, словно хотели закружиться в хороводе, пели:
— Ringel, Ringel, Reihe[9]. Мы изображаем добродетели. Посмотри на нас! Улыбнись нам! Ты прекраснее нас всех! Ringel, Ringel, Reihe.
* * *У Ильзе был кузен, который учился в Гейдельберге. Его звали Эгон. Он был высок ростом, белокур, широк в плечах и мечтателен.
Молодые люди встретились в Дрездене во время каникул и полюбили друг друга. Они признались друг другу в любви перед картиной Рафаэля, несравненной «Сикстинской Мадонной», которую Ильзе напоминала ангельскими чертами лица. Эгон попросил руки Ильзе, но ее отец, естественно, обещал дать согласие лишь тогда, когда у жениха будет положение в обществе и состояние.
Вернувшись в Гейдельберг, в свободное от дуэлей и занятий время, молодой человек любил ходить мимо замка по аллее Философов, чтобы в одиночестве помечтать о том, как добыть состояние, благодаря которому он получит и любимую кузину.
* * *Однажды в январе, в воскресное утро, он пошел послушать проповедь. Пастор говорил о волхвах — восточных мудрецах, которые пришли в пещеру, чтобы увидеть новорожденного Иисуса… Он процитировал стих из Евангелия от Матфея, где ничего не сказано ни о числе, ни о положении этих благочестивых особ, принесших Иисусу в дар золото, благовония и миро.
После этого Эгон уже не мог думать ни о чем, кроме этих восточных мудрецов, которых, хотя он и был протестантом, представлял себе в соответствии с католической легендой в облике трех коронованных особ, носящих имена Гаспар, Балтазар и Мельхиор. Эти цари-волхвы — двое белых по бокам, темнокожий посредине — все время стояли перед его глазами, и все трое несли в руках золото. А несколько дней спустя они уже обрели черты и одеяния колдунов-алхимиков, превращающих в золото все, к чему прикасались на своем пути.
Вся эта фантасмагория вызвана была в его сознании страстью к золоту, которое позволило бы ему жениться на кузине. Он перестал есть и пить, как будто у него, нового Мидаса, вместо съестного были лишь золотые слитки{73}, в которые все вокруг превращали астрологи, — те самые, чьи останки покоились в Кельнском соборе, чем собор очень гордился.
Он перерывал библиотеки, разыскивая и изучая все книги, в которых хоть что-нибудь говорилось о волхвах, — Беду Достопочтенного{74}, старинные легенды и всех современных авторов, без конца спорящих между собой о подлинности четырех Евангелий. А когда выходил оттуда, в голове у него были только мысли о золоте.
— Какое, должно быть, безмерное богатство являет собой это сокровище! — говорил он себе. — И ведь нигде не сказано, что оно было роздано, пущено в дело, растрачено, спрятано или найдено…
И вот однажды вечером он признался себе, что жаждет во что бы то ни стало заполучить сокровище царей-волхвов! Кроме счастья, эта находка принесла бы ему неоспоримую славу.
* * *Эти его странности вскоре заинтересовали студентов и профессоров Гейдельберга. Те, кто не состоял с ним в одной корпорации, без колебаний объявили его сумасшедшим. Члены же его корпорации защищали Эгона: это стало причиной множества дуэлей, о которых еще очень долго вспоминали на берегах Неккара. Потом о нем стали рассказывать анекдоты. Один из студентов как-то раз, когда Эгон отправился побродить один, решил пойти за ним следом. Он рассказывал, что Эгон, увидев быка, подошел и заговорил с ним.
