Гийом Аполлинер - Т.1. Избранная лирика. Груди Тиресия. Гниющий чародей

Гийом Аполлинер

Первый том Собрания сочинений{1}

ВСЛЕД ЗА ОРФЕЕМ

Вступительная статья

Однажды Аполлинер написал: «Все мои стихи — это поминовение мгновений моей жизни».

Гийом Аполлинер был удивительным в своем роде поэтом. Я имею в виду не его поразительную проницательность, не его открытия, не его роль «завершителя» классического периода французской поэзии и пропагандиста нового лирического сознания. Речь о том, что почти все, написанное Аполлинером, — про него самого и только про него самого. Прежде всего, что понятно, — любовная лирика. В редких стихах оптимистическая, по большей части наполненная недосказанной меланхолии, а то и трагичности. Проза поэта по природе своей — не исповедальная, но и в ней он нередко ассоциирует себя со своими героями и персонажами, то с трагическим пафосом, то с едкой иронией рассказывая о себе или о том, как он представляет мироустройство и свое место в культуре.

В новелле «Эстетическая хирургия» автор повествует о фантастической клинике, врачи которой совершают чудеса: фабричный надзиратель обзаводится здесь еще тремя глазами, политик — дополнительным ртом, полицейский — новой парой рук, а знаменитый натуралист просит пересадить ему на кончики пальцев глаза колибри, чтобы еще пристальнее изучать природу. Рассказчик иронически подтрунивает над ретивостью ученых, готовых видеть в физическом улучшении человеческой породы панацею от бед современной цивилизации.

Но — как это нередко случалось в писательской практике Аполлинера — сюжет оказался только поводом, чтобы вывести формулу для нового явления. Так под его пером появились в свое время орфизм и сюрреализм. Так на смену пластической пришла эстетическая хирургия.

Новое сознание, о котором Аполлинер размышлял всю свою творческую жизнь и которое в конце ее «сформулировал» в работе «Новое сознание и поэты», требовало новой эстетики. «Возникающее новое сознание, — писал он, — намерено прежде всего унаследовать от классиков твердое здравомыслие, убежденный критический дух, цельный взгляд на мироздание и человеческую душу…

Исследование и поиск истины — как в сфере, скажем, этической, так и в области воображения — вот основные признаки этого нового сознания». В то же время оно требует «невообразимой по изобилию свободы», это синтез искусств, это литературный эксперимент и это — изумление. «Именно благодаря изумлению, благодаря той значительной роли, какую отводит оно изумлению, новое сознание отличается от всех предшествующих художественных и литературных движений…

Новое сознание — это сознание той самой эпохи, в которой мы живем. Эпохи, изобилующей неожиданностями»[1].

Новая эстетика, которую предлагает Аполлинер, лежит в русле объединительной идеи: это эстетика всего здравого в классической традиции и всего необходимого, чтобы отступить от нормы.

Явлением поэта буквально отмечено наступление столетия: осенью 1901 года увидели свет первые публикации — сначала стихи, потом статья, и с этого времени отсчитывается существование в литературе Вильгельма Костровицкого, который через год, с публикации рассказа «Ересиарх», обрел литературную жизнь и судьбу под именем Гийома Аполлинера.

Его последнее по времени собрание сочинений (далеко не полное — в нем, в частности, отсутствует переписка) насчитывает четыре увесистых тома в самом престижном французском издании — «Библиотеке Плеяды», однако лирика и поэтический театр занимают всего лишь один из этих томов. Великий поэт был и блестящим прозаиком, автором книг «Гниющий чародей» (1909), «Ересиарх и Кº» (1910), «Конец Вавилона» (1914), «Три Дон Жуана» (1915), «Убиенный поэт» (1916), «Слоняясь по двум берегам» (1918), «Сидящая женщина» (опубликована в 1920 году), многих рассказов, сказок и историй, сохранившихся в рукописях или разбросанных по журналам, и проявил в них себя мастером самых разных литературных жанров — от элитарных до ставших впоследствии массовыми.

Аполлинер всегда подчеркивал, что считает для себя прозу не менее значимой, чем поэзия; с особым пристрастием он относился к новеллам, составившим книгу «Ересиарх и Кº», и полагал, что наделен талантом рассказчика не меньшим, чем талант лирического поэта. Но самыми существенными он считал два своих прозаических произведения, жанр которых достаточно трудно определить, — будем называть их притчами: «Гниющий чародей» (версии отдельных главок появлялись в периодике начиная с 1904 года вплоть до выхода книги в 1909 году) и «Убиенный поэт» (вошедший в одноименный сборник, который был опубликован осенью 1916 года).

Проза Аполлинера была по-настоящему собрана через много десятилетий после его смерти. Читатели традиционно предпочитали стихи, исследователи — биографию, и только он сам — во множестве намеков, пассажей, оброненных фраз — настаивал на собственной оценке своего творчества, в которой проза нередко занимала приоритетное положение. От первых набросков «Гниющего чародея», относящихся к 1898 году, до фрагментов незаконченного романа 1918 года «Привидение рода Гогенцоллернов», опубликованных только в 1977 году, написаны десятки новелл и эссе, несколько романов, в которых пережитое автором, прочитанное и услышанное сливаются в единую вселенную аполлинеровской прозы.

Говоря кратко, эксперимент Аполлинера-прозаика заключался в попытке продолжить, приблизить к современности, максимально разнообразить виды и жанры литературы и художественно их обосновать; его прозаическое творчество — это квинтэссенция грядущей беллетристики. Он оказался сродни Сезанну, чьим полотнам посвятил многие страницы своих критических изысканий и в ком усматривал ростки чуть ли не всех течений новейшей живописи.

Он одним из первых начал осваивать жанр фэнтези, попытавшись привнести в осмысление современности художественный опыт Средневековья. Он написал ряд новелл авантюрно-фантастического характера, выказав себя наследником Эдгара По и Гофмана и предшественником Марселя Эме и Пьера Буля. Он развил классическую традицию атеистической литературы, доведя атеизм до абсурда, а религию — до чернокнижия. Он стал подробным бытописателем, и его страсть к коллекционированию книг, редких слов, необычных предметов, камней, кулинарных рецептов, раритетов самого разного толка нашла отражение в его многочисленных перечислениях, в созданиях каталогов — в том, что было вскоре подхвачено сюрреалистами. Он увлекался этнографией и оставил несколько великолепных этнографических зарисовок. Он отдал дань мелодраме и философскому диалогу, самой неожиданной фантастике и натурализму, детективу и памфлету.

Он сделал попытку создать и теоретически обосновать новый театр и написал первую «сюрреалистическую» пьесу «Груди Тиресия», поставленную в 1917 году, который был, как говорили современники, «годом великих скандалов в искусстве». Он был неутомимым исследователем фривольной и потаенной литературы прошлого, публикатором маркиза де Сада и Аретино, да и сам написал несколько эротических произведений, не столько в трудную минуту зарабатывая деньги, сколько в очередной раз пытаясь доказать — прежде всего себе, — что для него нет ничего невозможного или запретного в литературе. Но главные его силы, время, эрудиция, фантазия уходили на колоссальную по интенсивности работу журналиста и критика искусства. Он вел многочисленные хроники в многочисленных газетах и журналах, не гнушаясь самыми мелкими событиями повседневности, о которых писал так же пылко, как о значительных событиях тогдашней художественной жизни. Он стал признанным авторитетом и знатоком в области искусства и литературы. Это был гигантский труд, который можно выразить всего двумя словами: Гийом Аполлинер.

Друзья Аполлинера любили его рисовать. Вламинк, Матисс, Таможенник Руссо, особенно Пикассо.

Макс Жакоб и Жан Кокто.

Мари Лорансен.

Его античный профиль, его голова, по словам писательницы Гертруды Стайн, «как у императора позднего Рима», притягивали художников. Поэта сравнивали то с Цезарем, то с Вергилием.

Романские корни определили его внешность и южную живость характера; славянские — гордость и открытость. К тому же почти всю жизнь он прожил французом без гражданства, которое с большим трудом смог получить всего за два года до смерти. Достаточно взрывчатая генетическая смесь, умноженная на повседневные обстоятельства, располагавшие к жесткости и обидчивости, — из всего этого мог получиться сложный и трудный характер.

Так — сложно и трудно — его и воспринимали: впечатлительный, наивный, немного суеверный; сангвиник, тиран, самодур; внутренне чистый, простой, легко сходящийся с людьми; блестящий и остроумный собеседник, постоянно готовый к шутке; певец меланхолии, поэтике которого вовсе не присуща радость… Польская писательница Юлия Хартвиг, автор превосходной книги об Аполлинере, свела воедино это удивительное разнообразие его психологических портретов: «Масштабы поэтического Гаргантюа, с трудом приспособляющегося к человеческим критериям». А чешский поэт Витезслав Незвал, один из самых последовательных проповедников Аполлинера, говорил о нем как о лирике, в стихах которого «темный язык меланхолии сплетен с розовым языком сладости и волшебства, веселости и шуток».