Гийом Аполлинер - Т. 2. Ересиарх и К°. Убиенный поэт
Теперь надо нам собрать в кулак всю храбрость, потому что приближается нелегкая минута. Следует запечатлеть славу и красоту оборванного нищего Чево-вам и поэта Гийама Вирена, чьи лохмотья тоже прикрывали доброго оборванствующего оборванца. Эх, взяли!.. Аполлон, покровитель мой, ты задыхаешься, пошел прочь! Призови сюда другого, — воришку Гермеса, более, чем ты, достойного воспеть смерть валлонца Чево-вам, о которой рыдают все эльфы Амблевы{68}. Да примчится он, хитроумный воришка.
Божественный стад похититель и лиры создатель, Гермес.
и да обрушит он на Чево-вам и на Шансесс всех ганических мух,{69} о которых на севере рассказывают, будто они терзают свои жертвы с неотвратимостью рока. Да приведет он с собой второго моего покровителя, в митре и плювиале, епископа святого Аполлинария. И пускай этот плювиаль{70} окутает деревянное расписное распятие, прозябающее на перекрестке дорог —
Святые глиняные, чтимые в народе,Из ясель, где царит печаль ягнят, чиста,Пусть ввечеру ведут в валлонском хороводеСмиренные стада к распятию Христа.{71}
* * *Пришла ночь. Шансесс все читала молитвы, перебирая четки. На столе, среди бутылок, пустых и полных пеке, мерцала и коптила керосиновая лампа. Чево-вам достал хлеб и сыр «свиная голова». Он медленно ел, слушая болтовню товарищей и бульканье воды, закипающей у Шансесс для кофе.
Гийам рассказал историю о Понсене и его четырех братьях — имелись в виду мизинец и остальные четыре пальца. В его истории Понсен то и дело колотил Верзилу, старшего. Гийам встал и пошел за дверь помочиться. Вернувшись, он сказал:
— Хотел бы я быть в топях позади хижины Мишеля, сидел бы я в зарослях вереска и брусники, и был бы счастливее, чем святой Ремакль в его раке{72}, прах меня побери! Сегодня вечером небо светлое и сколько на нем золотых яичек — прах меня побери совсем с потрохами, прах бы их побрал! В небе полным-полно светлых яичек, тех, что зовутся светила, планеты, звезды, луны…
Он выпил пеке, а Бабо воскликнул:
— Жена мэра сказала, что я как луна. Но, прах меня побери, Гийам, у меня три яичка, а луна-то одна! Не так, что ли?!
— Бабо! Что вы такое мелете, вы и есть луна несмотря на три ваших яичка, прах меня побери!.. Вы никогда не толковали со стулом. Не так, что ли?.. Нетушки!.. То-то и оно! А спросите-ка у какого-нибудь стула: «Что такое мужчина?» Это задница — не так, что ли? — так он вам и скажет. Спросите у скамьи: «Что такое женщина?» «Это задница, не так, что ли?» — так она вам и скажет. Спросите у табурета или у табуретки: «Что такое парень и девка?» — «Это две задницы, не так, что ли?» — скажут они. Спросите у кресла, в котором сидит кюре: «Что такое кюре? Что такое его служанка? Что такое племянница кюре, милашка сынка Лавей-Жонсё?» С ним вместе выходит четыре задницы, скажет оно вам, или восемь ягодиц, не так, что ли? Ха-ха! Прах меня побери! А вы об этом ни сном ни духом, хоть у самого три яичка. Но всего этого мало для того, чтобы достичь кворума и уподобиться небу. Ну, чуток гитары, прах меня побери!.. Ну, чего вам?..
У ослика два уха, белых, как тряпица,И четыре белых чистеньких копытца,А под хвостом дыра, она черным-черна,Черна, как будто бы углем она полным-полна.
— Заткнитесь! — сказал Бабо, — я хочу шля-фен с Шансесс.
— Прах меня побери! — вскричал Чево-вам. — У вас, Бабо, даже нет ни гроша заплатить за пеке, валите-ка шляфен в Мамʼди или Ставлё. Ну, живо! На посошок! Щелкайте языком, а потом катитесь!
Бабо выпил стакан пеке, щелкнул языком, а потом процедил:
— А ну-ка идите сюда, Чево-вам. Переведаемся…
Чево-вам задал свой неизменный вопрос:
— Чего вам?
Потом взял нож и швырнул гитару плашмя и подошел к Бабо.
* * *Гийам попытался перевести разговор в другое русло:
— Милые старушки пляшут маклотту в садике среди подсолнухов. Чево-вам, задница вы моя разлюбезная, не деритесь. Бабо вас задушит, как вьюнок душит деревья… Поберегите вы себя, Чево-вам! Пора сматывать удочки.
Станцуем в хороводе,Станцуем и споем…
Вот это и будет самый лучший валлонский хоровод.
* * *Бабо и Чево-вам вызывающе уставились друг на друга, каждый сжимая по ножу. И в этот миг Шансесс была прекрасней Елены, которая, кстати, когда ее похитил Парис, была не моложе самой Шансесс.
Она сунула в карман четки и, подбоченясь, смотрела на противников:
— Прах вас побери! Чисто петухи!
Проспер крикнул ей:
— Вы и сами как птичка, милашка!
Потом он поднялся и вышел вместе с двумя товарищами, распевая:
А если не останется, с ней ничего не станется!С ней ничего не станется, забудет как жеманиться! Эх, ты моя Лизетта…
* * *Чево-вам и Бабо вызывающе смотрели друг другу прямо в глаза:
— Чево-вам! Я пойду шляфен с Шансесс!
— Эй, Бабо! Шлюха — она для всех! Мари, ваша жена — шлюха.
— Чево-вам, вы не знаете, какого цвета у нее задница.
— Бабо, не вам спать с Шансесс, а у вашей жены сифилис.
И Чево-вам накинулся на Бабо. Они вцепились друг в друга и пустили в ход ножи. Потекла кровь. Шансесс плакала и кричала:
— Ой, что они творят!
А Гийам неторопливо бубнил:
— Зрелище, что открывается мне, — это зерцало любви. О красотка Шансесс, вы, в чьей пивнушке герой, тремя яичками наделенный, бьется со славным певцом Чево-вам, бродячим Красавчиком!.. О красотка Шансесс, сдается мне ныне, что шляфен с вами буду я сам! Сготовить спешите, ибо голоден я, доброе фрикассе, и мы съедим его вместе, красотка!.. Слава героям, чья кровь струится, как водопад Коо! Слушайте! Слушайте! Внемлите!.. Эльфы выходят из Амблевы… Один из них рыдает, затем что у него разбились хрустальные башмачки… Слушайте! Слушайте! Ветер в ивах шумит… Красотка Шансесс, пока другие бьются, пойдемте-ка пожрать! Ах, бедняга Бабо, вижу, вы здорово влипли.
* * *Чево-вам и Бабо продолжали пускать друг другу пинтами кровь в честь Шансесс, которая теперь выплясывала маклотт на пару с Гийамом под громкую песню закипавшего чайника. Бабо слабел. Чево-вам лишил его пуговиц на штанах, штаны упали, и из них показалась задница — двуличная, кривая, жалкая, как две четверти луны. Вскоре, после ловкого удара, нанесенного Чево-вам, естественная ложбинка между ягодицами, желтовато-коричневая и поросшая волосами, окрасилась кровью, и этот рассветный багрянец исторг у Бабо стоны. Он причитал:
— Ладно-ладно, не буду я делать бум-бум с Шансесс. Ай, Чево-вам, как у меня яички болят!
А Чево-вам распалялся все больше.
— Ах, у тебя три яичка! Ах ты лакомка! Ухажер!
И он нанес ему такой удар ногой в живот, что Бабо упал на свою задницу, окровавленную, словно у него были месячные; Гийам и Шансесс тем временем завершали маклотт.
* * *Но настал великий миг!
Чево-вам, пьяный от крови, ринулся на Бабо и ножом взрезал ему грудь. Бабо тихо хрипел:
— Прах меня побери! Прах меня побери! Прах меня побери!
Глаза его закатились. Чево-вам выпрямился, держа Бабо за руку. Он принялся перепиливать своим ножом эту руку в суставе. Бабо кричал:
— Ай! Ай! Скажите моей Мари, что я посылаю ей поцелуй любви!
Но Шансесс закричала:
— Она вам наставила рога!
А Бабо тем временем в последний раз дернулся и умер, как рыба у ног рыбака.
Чево-вам продолжал орудовать ножом… Наконец кисть отделилась от руки. Чево-вам испустил вопль, выражавший свирепость и удовлетворение. Поскольку на его пиджаке, порыжевшем от старости и забрызганном кровью, был нагрудный карман, Чево-вам засунул в него отрезанную руку с кистью, поникшей, как прекрасный цветок…
Лампа мерцала и коптила. На огне ярилась вода — она гнусавила, храпела, ворчала. Чево-вам рухнул на скамью и ласково перебирал струны гитары. Гийам сказал:
— Чево-вам, задница моя разлюбезная, прощайте! Я всегда буду вас любить. Бегите нынче ночью, потому что завтра вас сцапают жандармы. Я возвращаюсь в больницу, и меня будут бранить за опоздание.
Он потихоньку ушел, и его шаги долго слышались на дороге…
* * *Чево-вам и Шансесс посмотрели на тело. Кипела вода. Внезапно Чево-вам вскочил и запел:
…Прощай!Мне нынче выпала судьбаНавек покинуть милый край,Я больше не вернусь сюда…
— Только не проболтайтесь об этом, — сказала Шансесс, — умоляю вас, Красавчик!
Она приблизилась к Чево-вам. Их разделял труп. Они обнялись и расцеловались. Но между ними оставалась рука мертвеца, торчащая из кармашка, прямая и похожая на стебель с пятью лепестками.
