Язык и сознание: основные парадигмы исследования проблемы в философии XIX – XX веков - Александр Николаевич Портнов
Исходным пунктом его рассуждений, не претерпевшим существенных изменений, является его учение о соотношении разумного и природного («органического») в человеке и его деятельности. Разум – ведущее начало. Он выявляет как в самом человеке, так и в окружающей его действительности общее, то, что Шлейермахер называет «схематизм». Схематизм выражается с помощью символов. Символизация разумного позволяет одному члену общества понять другого и выявить общее, существующее в каждом отдельном индивидууме как природном существе. Здесь возникает проблема соотношения общего и отдельного в мышлении и сознании. Сводится ли содержание сознания только к общему, разумному? По Шлейермахеру, не все духовное включается в сферу разумного сознания. Сугубо индивидуальные моменты, зависящие от неограниченного многообразия опыта, остаются интимными, не поддающимися полной символизации. Это положение Шлейермахера оказывается в дальнейшем ключевым для его герменевтической концепции. И вот почему. Прогресс познания, по его мнению, заключается в символизации неповторимого, сугубо личностного начала. Но как раз в силу этой неповторимости, он и не может быть принципиально завершен.
А.И. Ракитов совершенно верно отмечает, что
«принципиальная незавершимость, неограниченное углубление и расширение понимания представляют собой тот новый, по существу революционный момент, который вносит Шлейермахер в герменевтику как теорию понимания»[488].
Более того, в этой связи вполне можно говорить о его крупном вкладе в теорию сознания: он один из первых обратил внимание на то, что интимно-личностные моменты в сознании не просто существуют, но и определенным образом символизируются, означиваются. И не только означиваются, так сказать, случайно, например в беседе, но и систематическим образом выражаются в текстах, которые порождает та или иная личность.
Осознание этого обстоятельства привело философа к попыткам разработать такую теорию понимания текста, которая учитывала бы моменты общего, в том числе и лингвистически-общего, и особенно интимно-личностного, а также и того, что проистекает из исторической ситуации, в которой находится создатель текста. Соответственно он говорит о «грамматическом» и «психологическом» видах истолкования[489]. Пытаясь разработать некую «общую науку» или «общее искусство» понимания, Шлейермахер стремился изложить результаты своих раздумий в форме «канонов», придать им строгий вид.
К сфере грамматического истолкования относится прежде всего рефлексия над языковыми средствами, с помощью которых фиксировано сознание автора. Причем эти средства рассматриваются с позиций историчности процесса создания и понимания текста. По отношению к автору на первый план выходит следующее: его время, полученное им образование, род его занятий и его язык или диалект. Но можно ли из языка, из его лексики и грамматики вывести то, что имел в виду автор, что он хотел сказать своим читателям? Как раз это-то мы можем узнать, обозрев все произведение в целом, отмечает Шлейермахер[490]. Но анализ языковых средств тоже очень важен – в силу нескольких взаимообусловленных причин.
1. Вследствие тесной взаимосвязи мышления и речи. Мышление, по Шлейермахеру, производится (wird erzeugt) с помощью внутренней речи, а там, где мыслящий фиксирует речь для самого себя, создаются предпосылки для последующего истолкования произведения словесного искусства (Sprachwerk). Взаимозависимость языка и мышления проявляется и в том, что развитие знания в любом случае зависит от них обоих[491].
2. Понимание грамматики и лексикона есть первая, но неотъемлемая ступень истолкования. Обойти ее нельзя. Другое дело, что понимание слов и грамматических конструкций не гарантирует понимания, как сказали бы сейчас, «глубинного смысла».
3. Лексикон и грамматика приоткрывают для нас завесу над входом в «круг языка» (Sprachkreis). Что же это такое? В узком смысле, замечает Шлейермахер, «языковый круг» означает, что каждый язык включает в себя «некие более узкие организмы» в зависимости от потребностей в «возделывании той или иной области чистого мышления».
Из контекста рассуждений философа становится понятно, что он имеет в виду как развитие того, что ныне называют «подъязыками науки и техники», «специальными языками» различных отраслей знания, в которых вырабатывается точная терминология, как отражение более дифференцированных представлений об объектах, их связях и отношениях, так и развитие национальных языков от «природного» к «культурному» состоянию. Поскольку «языковый круг» всегда историчен, постольку и понимание, истолкование текстов также должны учитывать, опять же говоря современным языком, этно-культурную окрашенность своего предмета. Что здесь первично для Шлейермахера – язык или сознание («ментальность»)? Скорее ментальность. Так, он пишет в одном месте, что в поэмах и высказываниях древнеперсидских и древнеиндийских мудрецов мы можем найти «немало созвучного нашим философемам», но попробовать
«совершить философскую прогулку или попытаться на основе результатов наших философских школ заключить соглашение относительно взаимного понимания с потомками этих мудрецов, живущими ныне, значило бы требовать невозможного».
И все же, заключает он, эти народы несравненно ближе нам с точки зрения существования общего в нашем и их мышлении, чем многие другие народы, чьи языки построены по иным принципам. Это не значит, продолжает он, что их языки не фиксируют никакого знания, понятного и для нас, но способ данной фиксации таков, что почти невозможно изложить наши знания с помощью их языков, а их знания – с помощью наших[492]. Таким образом, хотя ментальности придается большее значение, она для Шлейермахера неотделима от ее языкового выражения. Это, как отмечает он, серьезно ставит под вопрос «все претензии на всеобщность и универсальность» в сфере понимания.
Как раз эти рассуждения о границах межкультурного понимания определенным образом противоречат шлейермахеровской методологии исследования понимания. Грамматическое истолкование, которому он первоначально придавал немалое значение, в более поздних работах дополняется методом дивинации (от лат. divinatio – вдохновение, наитие, предчувствие, дар прорицания).
«Дивинаторный метод, – пишет Шлейермахер, – состоит в том, что тот, кто хочет понять, превращается в другого, чтобы непосредственно понять индивидуальное»[493].
Ключевые слова здесь «непосредственно» и «индивидуальное». Да возможно ли это? Можно ли «непосредственно понять» чужую индивидуальность при личностном контакте, когда нам даны не только слова, но возможность наблюдать и личность человека в целом, более того, когда мы принадлежим к одному культурному и языковому кругу? Каждый согласится, что возможности здесь ограничены – при всех реально существующих различиях в способностях к такому проникновению. А как обстоит дело, когда мы имеем отчужденный от автора текст, когда писателя и читателя отделяют многие десятки, сотни, тысячи лет?
Что касается самого Шлейермахера, то он, сознавая все эти трудности, стремился тем не менее построить некую универсальную методологию преодоления герменевтического круга путем последовательного углубления, уточнения, расширения семантики каждого слова и стоящего за ним понятия, учитывая при этом и личность самого создателя текста. Однако, выше мы видели, что и сомнения посещали его – в
