Цветы в тумане: вглядываясь в Азию - Владимир Вячеславович Малявин
В соседних храмах, уже на окраине чайнатауна, диапазон скульптурных образов святости существенно раздвигается. Под сенью раскидистого дерева стоит грубое каменное изваяние с лицом, едва выступающим из шершавой поверхности камня. А в нескольких шагах от него вас встречает пронзительный взгляд восковой фигуры святого монаха, с фотографической точностью воспроизводящей облик прототипа вплоть до роговых очков и цвета ногтей на руках. Такой китчевый натурализм здесь, кажется, в новинку, но он удачно восполняет отсутствующее звено иконографической традиции. Теперь благочестивые тайцы имеют для поклонения образы трех типов блаженства: первобытная святость, растворенная в природе (фольклорная стихия), смело типизированный, символический по сути образ, представляющий усилие аскезы (традиция) и наконец образ предельно очеловеченный, знаменующий, надо думать, возвращение святости в человеческий мир (модерн или метамодерн). Круг духовного подвига замкнулся, связав воедино природное, человеческое и божественное.
Дальше мой маршрут уводит меня в чрево чайнатауна. В длинной и узкой, словно кишка, улочке кишит народ. Повсюду, как полагается в китайской среде, кипит торговля. Нигде в мире не увидишь такой скученности и такой живой спаянности материальной среды и людской стихии, камня и плоти, транспорта и пешеходов. Автомобили тихо плывут сквозь толпу, старенькие автобусы не имеют дверей, и можно запросто в них вскочить или спрыгнуть с них в любой момент. Старушки, разлегшись в шезлонгах на тротуаре, поглаживают своих облезлых псов. Стереотипных примет китайского быта – ярко раскрашенных храмов с драконами и резными колоннами, аляповатой псевдокитайской мебели, всяческих китайских эмблем и бравурных надписей – здесь даже больше, чем в самом Китае, что и понятно: эмигранты, тем более китайские, чувствуют себя даже в большей степени китайцами, чем жители их исторической родины. Еще одна обязательная принадлежность чайнатауна – высокие, в три яруса, покрытые блестящим красным лаком ворота, обозначающие вход в китайский мир. Сооружение тоже чисто символическое: стоит на островке посреди площади и по прямому своему назначению использовано быть не может.
Одним словом, заграничный китайский квартал – склад китайщины, Китай предельно концентрированный и одновременно выставленный на продажу, отсвечивающий фосфорическим блеском насквозь коммерциализованного быта. И неважно, что в Таиланде китайские переселенцы живут в общем-то в доброжелательной среде и потому легко смешиваются с местным населением. От знаков своей принадлежности к Срединному государству они все равно не откажутся: так удобнее и жить, и торговать, а превыше всего – жить как торговать.
Еще полчаса ходьбы от чайнатауна – и вы на улице Силом, одном из главных развлекательно-коммерческих районов Бангкока. Здесь расположены два переулочка, привлекающие толпы туристов со всего мира. Это центр ночной жизни Бангкока: четыре ряда баров с диско, выпивкой и эротическими шоу. В барах откровенно торгуют интимными услугами. А посреди переулочков, прямо перед дверями баров, бойко торгуют дешевой бижутерией и ширпотребной мелочью. Сочетание, возможно, необычное для человека с Запада, но в своем роде совершенно естественное. Разве проституция не есть вершина коммерции, когда предметом обмена становится обман в его самом чистом виде пустоты и симуляции: пустоты желания и симуляции любви?
Неподалеку в буддийском храме, сложенном из разноцветных и искрящихся, как горы бижутерии на ночном рынке, кирпичей и черепицы, монотонно стучит колокол, словно отмеряя разлитое вокруг плоское, чисто земное и количественное время оборота капитала.
Вот она, заветная, ибо запретная, цель европейского туриста в Таиланде. Красный и потный от жары, с отвислым животом и делано равнодушной миной он ходит, продираясь через толпу торговцев, из бара в бар в тайной надежде пережить миг полной раскрепощенности. Пустая затея! Разве свободу можно купить? За свои доллары и евро приезжие любители клубнички получают что угодно: грубый флирт, равнодушное согласие, проплаченные «услуги», а в придачу и женские жалобы на жизнь, но только не то, что ищут.
Конечно, в проституции нет ничего собственно восточного и тем более тайского. Но почему тогда именно Таиланд? Кажется, здесь есть тайна или, скорее, великая ирония, ускользающие как от европейцев, так и от местных жителей. Возможно, все дело в том, что тайцы, не знающие комплексов, прививаемых усложненными цивилизациями вроде европейской или дальневосточной (те же корейцы, японцы и даже тайваньцы пасутся здесь с не меньшим азартом), просто любят услужить иностранным гостям. Это ведь тоже Восток, чисто восточная любезность, только до предела утрированная. И надо помнить, что она имеет свой строго соблюдаемый этикет. В этой универсальной, но культивированной и, конечно, насквозь пропитанной торгашеским духом услужливости нет ни грана развращенности или, напротив, дикарского простодушия, которых ищут в Таиланде иноземные искатели приключений. Просто каждое извращение имеет строго установленную, разумную цену. Хорошо, что визитеры-эротоманы и аборигены не понимают друг друга. В противном случае от туристического бума в Таиланде быстро остались бы одни воспоминания.
Между тем любезность без границ – подлинный апофеоз восточного уклада – захватывает и интимные переживания, сливается с простейшим самоощущением жизни – таким доступным и все же недостижимым. А в результате вместо головокружительного погружения в пучины разврата любителям острых ощущений достается в обществе тайских, китайских и прочих ай-ских женщин только дрожание (ки)тайской плоти – нечто как нельзя более элементарное, банальное, зоологически-тупое. Но не в этом ли смаковании чувственной жизни с ее «мещанским болотом» коммерческой любезности или любезной коммерции сокрыт главный секрет Востока, который так пугает европейцев и побуждает их вот уже два века твердить что-то невнятное про «желтую опасность», каковая состоит в какой-то неисправимой «бездуховности» Востока? «Бездуховностью» в данном случае оказывается совпадение здорового самочувствия жизни и человеческой социальности, эротизма плотской коммуникации и ясности духа, воплощенной в ритуальной обходительности. Такое единство исключает всякий жизненный драматизм и тем более трагизм судьбы. Западные фантазии героической борьбы вырываются здесь на спокойную, ровную дорогу и… обречены замереть в жестах церемонного общения.
Чревата, ох чревата для европейцев их зачарованность любезной свободой Востока.
Недержание паузы. Заметки о современном Вьетнаме и древней Камбодже
Сайгонская амнезия
В Хошимин, бывший Сайгон, я ехал с настроением. Я всегда так еду в незнакомую страну: предварительно что-нибудь о ней читаю, определяю или, лучше сказать, воображаю себе коллизии ее истории, настраиваюсь на какую-то эмоциональную волну, а потом предоставляю моим догадкам сталкиваться с действительностью. Так интереснее ездить, да и результат частенько получается неожиданный – как в хорошо закрученной пьесе. Опять-таки недурное лекарство от скуки современной туриндустрии. Одним словом, путешествие может и должно быть не просто приключением, но еще и испытанием и даже – почему бы нет? – творческим конфликтом.
Во Вьетнаме меня, китаиста, больше всего заинтересовало место этой страны в отношениях
