Орнамент массы. Веймарские эссе - Зигфрид Кракауэр

самые разнообразные проблемы решаются одним и тем же способом. При этом он ощущает себя так, как неизменно ощущает себя человек, посещающий чужие страны и сталкивающийся с неизвестной ему породой людей: поначалу он не замечает среди местных обитателей никаких индивидуальных различий, его внимание привлекают лишь общие черты, в большинстве чуждые. Освоение духовной целины непременно начинается с того, что ты охватываешь ее как целое. И только обозначив контуры, всё яснее различаешь составляющие ее части и отношения, на которых они завязаны в каждом отдельном случае. Именно творения Зиммеля воспринимаются нами как творения единого свойства, поскольку свойство это определено всей сутью его философии – ниже мы дадим этому объяснение. Однако отнюдь не обязательно, что в основе этого единства лежит принцип, четко определимый понятиями. Чем менее систематичен ум – а Зиммель всецело принадлежит к несистематичным мыслителям, – тем менее его завоевания обусловлены убеждениями, которые способны удержаться в ярко очерченных рамках понятий; живое единство им созданного хоть и возможно почувствовать и сопережить, но его ни за что не вывести из фундаментального понятия, застывшего и отчужденного от жизни. Впрочем, и у Зиммеля, раз уж мы признали в нем философа, можно докопаться до основополагающей идеи, укорененной в чисто умозрительной сфере понятий и содержащей ключ к большинству его работ, и таким образом дать как бы срез его философии, где отдельные аспекты развития его мыслей всё же останутся незатронутыми. Аналогичен этому архитектурный разрез здания – он лишь в редчайших случаях обнажает структуру сооружения целиком, показывает расположение всех внутренних помещений. Что-то так или иначе остается невидимым; и чтобы увидеть эти незримые части, следует произвести продольный срез или же другие, поперечные срезы. При этом одному из них непременно будет отдан приоритет, поскольку только он делает наглядной структуру главной части постройки. Лежащий в основе Зиммелева мышления принцип, который я подробнее рассмотрю ниже, сродни такому образцовому срезу, он вводит нас в сущность его философии, хотя и не дает ей исчерпывающего обоснования. Все проявления духовной жизни – пожалуй, примерно так следует сформулировать упомянутый принцип – связаны друг с другом невыразимым множеством отношений, ни одно из этих проявлений нельзя вырвать из контекста, в который оно заключено вместе с остальными. На этом важнейшем опыте строится Зиммелево понимание мира; опираясь на него, мы сможем обследовать весь лабиринт философской мысли с характерным для него множеством разветвлений – впрочем, отдельные боковые ходы и тропы (например, гносеологические исследования отношений между субъектом и объектом) так и остаются нехожеными.

Существует два вида взаимоотношений вещей, и время от времени Зиммель делает их предметом своих изысканий. В первую очередь стоит назвать отношения сущностного единства самых разных феноменов. Из совокупности духовной жизни нельзя вылущить единичное бытие или единичное событие так, чтобы оно впредь объяснялось из самого себя и наблюдалось само по себе. Но так или иначе отдельные части изымаются из контекста множественности, в который вплетены, и толкуются как четко обозначенные сущности, а происходит это или в силу понятной практической необходимости, или же в силу вполне оправданной относительной на-себе-замкнутости многих частей и конструктивных узлов (например, отдельной исторической эпохи или свойств человеческой души). В большинстве своем люди, однако, совершенно не считаются с тем, что отколовшиеся от целостной жизни куски взаимосвязаны крепкими узами. Довольно часто эти куски объявляются суверенными и постепенно образуют застывшие формации, значение которых прочно сопряжено с приметами, выхваченными из тотальности смыслов более или менее случайно, вместо того чтобы самоосуществляться в свете этой тотальности. Так, например, придается четкий абрис чувствам или свойствам человеческого характера, и они становятся друг от друга изолированными, подогнанными и подравненными так, что в нашем о них представлении ничто даже мало-мальски не указывает на многообразие бытия, к какому они принадлежат. В этом и заключено главное устремление Зиммеля – избавить всякий духовный феномен от ложного для-себя-бытия и показать его место в великих жизненных взаимосвязях. То есть мысль философа несет в себе как связующие, так и разъединяющие приметы. Первые – поскольку Зиммель обнаруживает связь во всем, что кажется разобщенным, вторые – поскольку он доводит до нашего сознания сложность многих якобы простых объектов и проблем. В его трудах примеры подобной сопряженности феноменов встречаются на каждом шагу. Очень часто их можно найти в социологических исследованиях, основная задача которых – вскрыть необходимые взаимосвязи между бесчисленным множеством социальных явлений. Зиммель, например, доказывает, как ярко выраженное денежное хозяйство определяет и внеэкономическое поведение индивидов, и даже весь образ жизни эпохи, и таким образом прощупывает состояние социального многообразия в целом, вызванное отдельным социальным событием. В других исследованиях, предметом которых стали общительность, кокетство и т. д., он высвобождает из изоляции целый ряд феноменов, вскрывая общий для всех смысл или причину возникновения, объясняющие существование каждого из них. Так соединяется разлученное, рассеянное собирается и увязывается в большие связки, и, подобно морю тумана в высокогорье, разрывается пелена, которая так плотно окутывала все сцепления, что виднелись только вершины отдельных, существующих лишь для себя вещей. Чисто внутридушевные отношения также постоянно находятся в фокусе внимания. Зиммель, например, задается вопросом, связаны ли друг с другом добродетель и счастье, – ответ на него, к слову сказать, отрицательный, – и это только один из многих случаев, когда исследователь хочет получить точные сведения о взаимоотношениях человеческих чувств, волений, оценок и т. д. Иной раз предметом его описания становится некое своеобычное «душевное целое», возникшее из сплава определенных сущностных свойств; он дает характеристику скупца, высокомерного и других общечеловеческих типов.

Отношениям сущностного единства противопоставлены отношения аналогии. Подобно тому как тривиальный будничный разум предает забвению все плавные перетекания между феноменами, рвет ткань явлений, а уже разрозненные ее части, каждую по отдельности, заключает в понятия, – точно так же и наше восприятие многообразного мира сужается до одного измерения. Будничный разум извлекает из фрагментов действительности, вверенных различным понятиям, только самое необходимое, так сказать, снабжает понятие особым знаком, в коем запечатлено только то, что якобы достойно внимания и отвечает самым общим практическим запросам. Вещи в жестком корпусе понятий становятся монотонными, всегда обращенными к нам лишь одной своей стороной, и мы толкуем их в свою пользу. Неудивительно, что все они упорно залегают в каком-то одном месте! Их сопоставимость отходит на задний план, из целого арсенала смыслов остается единственно тот, что указывает на их практическое назначение, они становятся куцыми и ограниченными. Чем шире распахиваются перед человеком врата действительности, тем шире пропасть между ним и среднестатистическим миром, напичканным реликтами искаженных понятий. Он осознает, что каждому феномену присуще бесконечное богатство свойств