Орнамент массы. Веймарские эссе - Зигфрид Кракауэр
И наконец, третий круг тем, к которому обращается мысль Зиммеля и который не столь легко отграничить от только что упомянутого, уводит нас в области объективных ценностей и касается людских достижений внутри этих областей. Почти все труды философа сдобрены гносеологическими изысканиями, но главным образом – работы «Кант» и «Проблемы философии истории». «Социальную дифференциацию» и «Социологию» Зиммель предваряет гносеологическим обоснованием своего социологического метода исследования; он вообще постоянно уклоняется от содержания размышления в пользу самого его процесса, осознание которого как раз и объясняет усвоение тех или иных содержаний. Отношение между познающим субъектом и познаваемым объектом принадлежит к фундаментальным проблемам философии Зиммеля, и в высшей степени поучительно наблюдать, как со временем его воззрения на сей предмет приобретают всё большую полноту и отчасти даже взаимокорректируются. Снова и снова он пытается отыскать понятие истины, которое станет фундаментом его релятивизма. Часто Зиммель касается этих насущных вопросов «по ходу» мысли; в свойственной ему манере он покидает передовую существования, переключая внимание с единичных явлений, на которых только что был сосредоточен, на теоретические рассуждения о предпосылках познания.
На самой заре своей интеллектуальной деятельности Зиммель шагнул в область этики, чтобы уже больше никогда ее не покидать. Ранняя работа «Введение в этику» посвящена анализу ключевых понятий нравственности; один из последних трактатов, «Индивидуальный закон», есть попытка доказать, что содержание нравственных требований, которым должен подчиняться каждый человек, представляет собой результат индивидуальной жизненной эволюции. Обе работы, так сказать, обрамляют творчество мыслителя, знаменуя начало и конец пройденного им пути. Как уже упоминалось, Зиммель никогда прямо не раскрывает сущность собственных нравственных убеждений. Зато выявляет моральные убеждения самых разных выдающихся личностей, таких как Кант, Шопенгауэр, Ницше и Гёте, и лишь изредка упускает случай определить также и этическое значение исследуемых им духовных течений и душевных состояний. Мы довольно часто чувствуем на себе отражение его врожденных представлений о нравственности.
Только в работах второй половины своего творчества Зиммель проявляет всё больший интерес к эстетическим проблемам, не сводя их, однако, в теорию искусства. В отличие от гносеокритических изысканий его не столь сильно занимает вопрос, чтό делает возможным эстетическое чувствование и созидание, скорее он увлечен воспроизведением переживаний, в результате которых неминуемо рождаются типичные и индивидуальные творческие акты. Зиммель обнажает глубины души – ведь именно там коренятся творения Микеланджело, Родена и Рембрандта – и одновременно раскрывает суть и смысл искусства каждого из этих мастеров. Сорвать покров и проникнуть в основы взглядов, на которых зиждется творчество занимающих его в данный момент художников или даже целой эпохи, например Ренессанса, – вот неутомимое стремление Зиммеля. Отдельным образам (будь то ручка вазы или руина), уже наделенным особой эстетической ценностью, он придает более глубокое символическое значение, какое мгновенно проясняет природу воздействия этих объектов на наши чувства. С исключительной гибкостью вживается он в художественные образы и тогда усиленно ищет формулы, способные вместить в себя особое содержание соответствующих феноменов.
Обширное поле религиозных вопросов и переживаний Зиммель почти не затрагивает. Возможно, всё объясняется свойством его натуры, без сомнения лишенной исконных религиозных инстинктов и потребностей. Тем не менее мыслитель и здесь, где он, казалось бы, подступается к предмету со стороны, демонстрирует беспримерную силу проникновения. Он неоднократно возвращается к роли, какую религиозное восприятие играет в свете социологии, доказывая, скажем, к каким формам обобществления приводит порыв к религиозному самопроявлению. Проливается свет и на сущность чистой набожности («Рембрандт»), укорененной в душе так глубоко, что ей уже нет надобности примыкать к некоей догме или позитивной религии. Подобную набожность, которая не нуждается в особой драпировке и составляет качество нашего бытия, Зиммель приписал некоторым образам Рембрандта.
Увидев многообразие мира, где философ проявился творчески, мы теперь должны уяснить себе способ подачи данного ему материала. Как Зиммель работает с исходной субстанцией, какой путь прокладывает от одного доступного ему явления к другому, какую форму принимает множество феноменов, если его уплотнить? Есть два способа полностью выявить содержание человеческих достижений. Или делать акцент прежде всего на том, в чем эти достижения друг от друга отличаются, отмечать перемены и подвижки во взглядах и таким образом обретать понимание того, какой духовный путь проделал их носитель. Или же выявлять общее, стараться уловить лейтмотив, пронизывающий их все без исключения. Прибегать к последнему способу целесообразно, когда важно с самого начала приобщиться к духовному миру мыслящего и получить хотя бы приблизительное представление о его самобытности. Если предположить, что всякая душа есть живая единица, демонстрирующая тот или иной набор общих качеств, пусть даже ее раскрытие происходит в череде насильственных переворотов, проявления ее, несмотря на разные противоречия, связаны узами, которые их скрепляют и благодаря которым душа получает свое объективное выражение как та самая единица. Возможно, сущность человека конкретизируется в идее, красной нитью проходящей через его мир, или же отображается в какой-либо иной формации, которая всякий раз по-новому выкристаллизовывается из его манифестаций. Подчас нелегко выявить признак, характеризующий действия и мнения одного индивида как проявления личности, единственной и неповторимой. Иные художники настолько переменчивы, что их поздние работы как будто созданы в состоянии совершенно другой душевной конституции, нежели творения ранней поры. Однако даже этим непостоянным натурам не удается убежать от себя, ведь и их тяга к изменениям, их самопредательство есть откровение их самости, и каким-то образом содержанию всего ими созданного так или иначе присущи единые черты. Философ – полная противоположность такому типу художника – стремится к окончательному и ради достижения этой цели должен твердо держаться корней своей сущности; уверенный в правоте ровно настолько, насколько уверен в себе, философ из всех людей менее всего предрасположен к душевным переменам. Какой бы правды он ни добивался, правда эта – единственная и незыблемая – есть в то же время отражение его духовного бытия, которое у людей его склада гораздо чаще, чем у других, дает себя знать в форме сознательных принципов, правил и т. д. У живущего в стремлении к абсолюту как раз и обнаруживается постоянное, среди всех потрясений непоколебимое содержание внутренней жизни.
Всякий, кто ознакомился, пусть даже довольно поверхностно, с Зиммелевым миром идей, скоро подпадает под чары своеобразной духовной атмосферы, наделенной почти физической осязаемостью. У него напрашивается вывод о сущностном единстве всех работ мыслителя, он чутьем угадывает, что
