Орнамент массы. Веймарские эссе - Зигфрид Кракауэр

и что каждый феномен подчинен самым разнообразным законам. Но по мере того как открывается человеку разнообразие вещей, увеличивается и вероятность установить между ними связь. В многогранном характере одного феномена непременно есть что-нибудь, что найдет сопряжение с другим феноменом, – на чем бы ни остановил философ свой взгляд, мысль о родстве между явлениями повсеместно напрашивается сама собой. Зиммель неистощим в доказательстве аналогий. Никогда он не упускает случая показать, что сущностные особенности предмета, формальные или структурные, воплощаются не только через этот предмет, в коем они проявлены, но еще и через целый ряд других предметов. Так, например, отмечается структурное сходство произведения искусства с отношениями, преобладающими в структуре некоторых общественных организаций, а в другом месте доказывается, что все процессы социальной и духовной жизни протекают по одной и той же схеме. Философ сравнивает экономический порядок и правовой, выявляет аналогии между искусством и игрой, авантюрой и любовью. Нередко ему приходится сначала полностью разрушить привычное представление о рассматриваемом объекте, дабы наконец проступило то общее, что связывает его с другими объектами. Всякий раз при этом устремления философа направлены на то, чтобы высвободить вещь из изоляции. Он поворачивает ее так и этак до тех пор, пока мы не распознаем некоторую закономерность, соблюдаемую и во многих других местах, и таким образом вплетает ее в обширные контексты. Столь тонкое чутье к сходству феноменов неизбежно соединено со столь же безошибочным чутьем к различиям. И Зиммель выступает в роли классификатора основных соответствий, повсеместно наблюдаемых между вещами, а равно доказывает ошибочность иных учений, живущих за счет безмолвного признания.

Здесь стоит сказать несколько слов о различиях между аналогией и подобием. Первая сопоставляет два феномена, в некотором отношении идентичных в своем проявлении, последнее стремится передать в образе значение, какое несет в себе каждый отдельный феномен. Мы имеем дело с аналогией, когда сравниваем жизненный уклад поздней античности с западноевропейской цивилизацией или проводим параллель между отражением света и отражением звука. В обоих случаях связь между явлениями обусловлена сходным процессом их развития. Иное дело подобие, как это видно на примере стихотворения Гёте «Стихи подобны разноцветным стеклам…»[73], где ярко выражена суть лирического стихотворения, но не напрямую и не посредством убогих слов, а окольным путем, через феномен – благодаря ему проступает, более или менее завуалированно, придаваемый стиху смысл. Когда два предмета, А и Б, ведут себя аналогичным образом, это означает, что оба они (как А, так и Б) подчинены одному и тоже общему правилу, одному и тому же общему закону. Аналогия никогда не берет в расчет только переживаемое собственное бытие вещи, иначе говоря, ее ценность, ее качество; аналогию вещь интересует скорее постольку, поскольку та выполняет некую функцию, олицетворяет определенный тип и укладывается в некую форму, – одним словом, выступает как частный случай общего, познание которого служит предпосылкой для образования аналогий. Только объективная актуальность определяет значимость аналогии, поскольку процессы, какие проходят по одной и той же схеме и какие она подвергает сравнению, совершаются на самом деле. Где имеет место настоящая аналогия, там непременно существует утверждаемая ею параллельность происходящего с ее синфазностью, лишенной всякого произвола, и мы вскрываем ее, но не высвобождаем. Поэтому на основании аналогий можно вывести, хоть и в несколько усеченной форме, поведение феномена, ведь этот последний вообще вступает в отношения, только будучи частью реализуемой общей закономерности, которая регулирует его развитие. В то время как аналогия вполне довольствуется утверждением, что те или иные процессы проходят по одинаковой схеме, подобие, напротив, старается явления объяснить; точнее, подобие отображает наше впечатление, наше понимание явления, передает образно его значение и содержание. В аналогии процессы равноправно соседствуют, в противоположность этому элементы подобия – совершенно различного достоинства, и каждый проясняет сущность другого. В подобии выражается именно бесподобное в предмете, его внутреннее состояние. Чем глубже наши переживания, тем меньше сопряжены они во всех их измерениях с абстрактными понятиями; только облеченные в образ переживания необычайно ярки, и мы прикрываем их, надеясь сохранить для себя их чистоту. Самое потаенное нуждается в покрове подобия, дабы предстать во всём откровении. Аналогия верна или неверна, подобие прекрасно или отвратительно. Другими словами: сколь бы остроумна и поразительна ни была аналогия, держится она исключительно на том, что подтверждает себя на деле, мы ее познаем, она есть характеристика самих явлений. Подобие же – продукт фантазии, порождение творческой силы души, ему мы даем эстетическую оценку и от него требуем меткости и убедительности, то есть всецелого и неподдельного отражения того, что мы вкладываем в предмет нашим умом и чувствами. Это не познание, как в случае с аналогией, а резервуар наших размышлений о вещах, зеркало нашего внутреннего сира, оттиск «я» в мире явлений. Аналогия – отношение между объектами, подобие – отображение отношений между субъектом и объектом. В подобии удивительным образом уравновешиваются исконный феномен и феномен, поясняющий смысл. Этот последний также имеет богатую палитру значений, но при сближении с другим он способен прямо-таки озарить потемки исконного феномена. Из двух явлений подобия, образующих в своем сплетении некую смысловую единицу, одно ссужает другому – и только ему одному – свой свет. Оба тяготеют к слиянию в подобии: одно – в надежде избавиться от мути, другое – сделаться носителем света. Любая вещь может быть светочем, и любой определен свой светоч. Язык, верный проводник искателя сущностей, помогает и выйти на след различения аналогии и подобия. Словечко «как», без которого в последнем случае вполне позволительно обойтись, для связи процессов, выстроенных по аналогии, необходимо. Можно сказать: стихи подобны разноцветным стеклам, образ здесь, как и повсюду, явлен в предикате. «Как» в аналогии, напротив, служит обозначением сходного развития, его устранение исключено. Любое подобие можно обратить в аналогию (по крайней мере, формально). Вот почему эти два вида отношений часто путают. Достаточно лишь сместить фокус, и материя, которая доселе была подобием, переходит в аналогию. Фраза «жизнь как поток» осмысляется через подобие, если слово «поток» рассматривать как образ; эта же фраза становится аналогией, если «жизнь» и «поток» понимать как явления параллельные, как процессы, которые разворачиваются по одному и тому же общему закону.

В душу человека можно проникнуть даже через самую маленькую боковую дверцу. Из приведенных наблюдений напрашивается вывод, роковым образом определяющий сущность того или иного мыслителя: увлечен ли он главным образом аналогиями или же предмет его изысканий составляют преимущественно подобия. При условии, что для познания философ вооружен взглядом открывателя, а для обозрения других – необходимой фантазией и даром изображения, то, когда