Гудбай, Восточная Европа! - Якуб Микановски
26 июня 1973 года на четвертом пленуме Центрального комитета Албанской партии труда Ходжа объявил о своих намерениях. Он осудил ввоз в Албанию «ядовитых буржуазных идей», среди которых перечислил «длинные волосы, экстравагантную одежду [и] дикие выкрики джунглей». Контратаку приказали начать немедленно.
Первым шагом партии было изгнание «внутренних и внешних врагов» из молодежного руководства. «Демонстрация иностранного образа» стала одним из главных обвинений, за которые грозило исключение. Студенты бросились сбривать свои бакенбарды и избавляться от любых прочих деталей декадентской моды, которой они только что обзавелись. В аэропорту Тираны высаживающихся пассажиров ждали парикмахеры, готовые подстричь волосы и бакенбарды иностранцев, внешний вид которых «нарушал нормы социалистической эстетики». Те м временем внутри Албании продолжалась чистка, теперь охватившая руководство самой партии. В период с 1973 по 1975 год восемь министров и 130 деятелей искусства и интеллигенции уволили со своих рабочих мест и либо казнили, либо сослали внутрь страны, либо заключили в тюрьму. Чистка началась с певцов, выступавших на фестивале, главы телеканала, который транслировал его, и главы идеологического отдела, который позволил мероприятию состояться. Затем круг наказанных расширился, включив самых известных редакторов, поэтов, журналистов и театральных режиссеров Албании, а также министров обороны, центрального планирования и промышленности.
Большинство представителей сливок албанского правящего аппарата в одночасье исчезли из своей обычной жизни и переместились в один из многочисленных лагерей для военнопленных Албании. Эта внезапная перемена судьбы необязательно ослабила их энтузиазм по поводу правления Ходжи. Некоторые из высокопоставленных лейтенантов Ходжи, воссоединившиеся в печально известной тюрьме Боллш, убедили себя, что их приговоры станут всего лишь временным испытанием. Они были уверены, что, если сохранить бдительность в отношении классовых врагов и предателей в своей среде, в конечном итоге их честь будет восстановлена. Во время своего интернирования эти «красные паши» регулярно встречались, чтобы обсудить собрание сочинений Ходжи и заново убедиться в его величии. Когда Ходжи появился на телевидении, Дашнор Мамаки, бывший редактор газеты «Зери и народ», вздохнул: «Как я скучаю по этому великому человеку!»
В течение многих лет после фиаско песенного фестиваля в Албании оставалось опасным проявлять какие-либо признаки контакта или фамильярности с Западом. Мари Китти Харапи из Шкодера усвоила это на собственном горьком опыте, когда была еще подростком. У Китти была тетя, которая эмигрировала в Италию еще в 1945 году. У этой тети была привычка присылать домой посылки с итальянской одеждой. Однажды Китти попросила у своей тети пару туфель, и та прислала Китти пару оранжевых лодочек.
Как только Китти увидела их, она поняла, что ее тетя больше не понимает, на что похожа жизнь в Албании. В стране, где «все было цвета пыли, пепла и грязи», эти ярко-оранжевые туфли, столь непохожие на все окружающее, подействовали бы как красная тряпка, которой размахивают перед быком. Китти сразу поняла, что они «вызовут гнев гарпий». Когда на следующий день она пришла на свою фабрику – ей запретили ходить в колледж из-за ее подозрительного классового происхождения – ее начальница предположила, что туфли-лодочки гораздо лучше будут смотреться на ее собственных ногах, но Китти отказалась отдать обувь. На следующий день ее уволили за «империалистическую экстравагантность» в одежде.
Каким бы опасным это ни было, люди по-прежнему стремились к контакту с миром за пределами своих границ. Они пошли на многое, чтобы добиться этого права. На севере Албании река Дрин приносила мусор из Югославии, например выброшенные банки из-под кока-колы, пластиковые бутылки, наборы косметики. Люди вылавливали их и ставили на свои каминные полки в качестве трофеев или превращали в полезные предметы, такие как подставки для ручек или телевизионные антенны. Одним из самых востребованных предметов на отлов были подошвы от ношеной обуви, которые можно было отдать сапожникам и подогнать для изготовления обуви лучшего качества – и более стильной, – чем любая другая обувь, доступная на родине.
Знание того, что они запрещены, делало товары с Запада еще более желанными. Албанские дети хранили альбомы для вырезок, заполненные фрагментами альтернативной реальности: фантиками от конфет, рекламой и упаковочными этикетками, принесенными течением к их берегам. Они называли эти коллекции красивой бумагой. Румынские дети делали то же самое. Одна румынская женщина, которая в детстве получала еду в подарок от родственников за границей, вспоминала, как восхищалась «блестящими, шуршащими, золотистыми или серебристыми» упаковками, в которых приходили гостинцы. Она обычно хранила эти пустые обертки, «аккуратно и красиво разложенные», в большом пакете из-под кофе: там она могла периодически просматривать их и обмениваться драгоценностями с другими девочками в классе.
Даже моя бабушка в относительно открытой Польше организовала нечто вроде святилища чудес Запада. В телевизионной комнате ее квартиры, отведенной для просмотра эпизодов мыльной оперы о нефтяных магнатах «Династия» в прайм-тайм, на деревянных полках размещалось собрание ее сокровищ: декоративные бутылки из-под шнапса, пустые флаконы из-под духов, коробки из-под шоколада с красивыми этикетками. Остальная часть квартиры также была забита формочками из-под печенья, одеждой, присланной из Нью-Йорка в 1970-х годах, и старыми консервными банками из-под еды – вещами, которые никогда не использовались и не надевались, а просто хранились, как украшение. Раньше я думал, что это симптом накопительства, психического расстройства, распространенного у тех, кто пережил тяготы Великой депрессии и Второй мировой войны. Но позднее я пришел к пониманию, что эти вещи представляли собой нечто совершенно иное: они символизировали другую вселенную, мир грез, который сиял лучами достаточно близко, чтобы к нему прикоснуться, но оставался навсегда недосягаем.
Стояние в очереди было одним из определяющих моментов жизни при реальном социализме,
