Гудбай, Восточная Европа! - Якуб Микановски
Работая с текстами на таком детальном уровне, тайная полиция практически выступала в роли соавторов или редакторов некоторых писателей. Чешский философ Карел Косик признавал, что StB оказали ему большую помощь в литературной работе, поскольку, неоднократно изымая и уничтожая его рукописи, они заставляли его снова и снова переформулировать свои мысли, позволив, таким образом, исправить недостатки в своих рассуждениях. Людвик Вацулик в своих фельетонах и авторефератах воссоздал в образах отдельных персонажей многих реальных тайных полицейских. Довольно грозный персонаж, подполковник Нога, «невысокий мужчина, хорошо сложенный, с темной кожей и волосами», чей едва различимый акцент выдавал его происхождение как моравского фабричного рабочего, постоянно присутствует в работе Вацулика «Чашка кофе с моим дознавателем». Ежемесячные допросы Вацулика майором Фишером из StB заняли столь значимое место в его «Книге мечтаний чеха», что Вацулик посчитал своим долгом дать самому майору Фишеру почитать черновик перед публикацией. Майор вернул рукопись через месяц, отметив, что, хотя он и не «литературный критик», основываясь на том, что он успел прочитать, Вацулик мог бы «написать и получше».
Именно тайная полиция определяла в Польше, кому разрешается выезжать за границу, какие произведения стоит переводить и кто достоин самых престижных литературных премий. Именно они возвели Анджея Кушневича, автора изысканных, меланхоличных и ныне полностью забытых романов, действие которых разворачивается в последние дни Австро-Венгерской империи, в ранг самых выдающихся писателей 1970-х и 1980-х годов. В свою очередь, Кушневич рассказал своим кураторам все, что они хотели знать о том, что происходит в литературном мире: кто был расстроен тем, что его не удостоили премии, кто планировал эмигрировать и кто общался с оппозицией.
В той же мере, в какой тайная полиция расчищала путь для избранных ею писателей, им было просто и приятно превратить жизнь тех, кого они считали своими врагами, в ад. Герта Мюллер сделала больше, чем любая другая восточноевропейская писательница, для описания специфики жизни в позднесоциалистическом государстве слежки. Ее романы – шедевры тонкой, удушающей паранойи. Она писала, исходя из собственного опыта. Герта, представитель немецкоязычного швабского меньшинства Румынии, выросла в Банате. В колледже она присоединилась к литературной группе, посвященной правдивому описанию условий, в которых они жили. За свою работу в литературном андеграунде она была уволена с работы на фабрике в должности технического переводчика. Ее муж, тоже поэт, также потерял работу. Позже Мюллер была арестована за покупку грецких орехов «по непомерной цене», то есть по курсу черного рынка, на одном из базаров Тимишоары. Секуритате предложило облегчить ей жизнь, если она согласится стать секретным информатором. Женщина отказалась. Преследование усилилось.
К концу 1980-х годов в румынской тайной полиции работало около пятнадцати тысяч активных сотрудников, которые знали, как показаться вездесущими. Швейцар здания, где жила Мюллер, записывал ее приходы и уходы. Бесконечные незнакомцы невзначай входили в ее квартиру и выходили из нее. Грузовик сбил ее на дороге, пока она ехала на велосипеде. Мюллер начала подозревать, что на нее доносят даже ее друзья. Она дошла до того, что начала подозревать своего мужа. Волосы выпадали клочьями. Она больше не беспокоилась о том, чтобы писать правдиво, или публиковаться, или даже о том, как оставаться на плаву. Как она написала в книге «Аудиенция», жизнь превратилась в «ежедневное сражение за то, чтобы не сойти с ума».
Несмотря на всю жестокость и массово причиненные страдания, коммунистическое правление в Восточной Европе, начавшееся в 1950-х годах, привело к подлинной революции в жизни людей. На большей части территории региона оно ознаменовало окончательную смерть феодализма. Крестьяне, веками привязанные к земле, впервые за многие поколения покинули свои фермы, чтобы попробовать свои силы в создании новой жизни в недавно отстроенных промышленных городах. Большие города, разрушенные войной, казалось, в мгновение ока восстали из пепла. Современные удобства, такие как электричество, кинотеатр и телефон, распространились из городов в сельскую местность. Жилье, каким бы скромным оно ни было, стало доступно почти каждому, кто в нем нуждался.
Да, жизнь в Восточном блоке в 1955 году, возможно, была и не слишком комфортной, но ощущением того, что достигнут значительный прогресс, вполне можно было насладиться. О земле обетованной всемирного коммунизма, на которой исчезнут все социальные барьеры, речь, конечно, не шла, но равенство – или, по крайней мере, равенство в строго материальном плане – фактически было налицо. Редко кто мог похвастать намного большим или намного меньшим богатством, чем у соседа. И жизнь, казалось, поступательно улучшалась. Бесплатное школьное образование стало доступно каждому. Грамотность возросла до беспрецедентных высот, как и доступность медицинского обслуживания. Ожидаемая продолжительность жизни приблизилась к западным показателям. Бедность – настоящая, отчаянная бедность – и голод превратились в пережитки прошлого. Отдых в горах, на море или в загородном коттедже из предмета роскоши превратился в норму, на которую могло надеяться большинство людей. Обширные туристические комплексы в Татрах Польши и Словакии, на Черноморском побережье Болгарии и Адриатическом побережье бывшей Югославии и сегодня свидетельствуют о том веке социализированного отдыха.
Но поколение спустя поддерживать энтузиазм по поводу новой системы стало гораздо труднее. Экономический рост замедлился, а революция превратилась в рутину. Смелый новый мир социализма превратился в мир скучного повторения. Венгерский писатель Дьердь Конрад назвал это состояние бесконечного застоя «восточноевропейским настоящим временем». Жизнь текла очень медленно. Когда в семье рождались дети, родители, в том числе и мои, записывали их в списки очередников на получение квартир и автомобилей. Если им везло, ожидание занимало всего тридцать лет.
В продажу всегда поступали одни и те же скудные продукты.
На рынке господствовали некачественные товары – и то хорошо, если вообще поступали. Это был мир конвертов, которые не заклеивались, ручек, которые не писали, и спичек, которые не горели.
В таких условиях застоя и дефицита было трудно поддерживать «революционный» энтузиазм. Никто больше не воспринимал идеологию всерьез. Политика твердо приобрела репутацию царства обмана, пустых лозунгов и бессмысленных увещеваний. К концу 1970-х и началу 1980-х годов догматы марксизма-ленинизма потерпели полный крах и разложились. Почти везде, за исключением, возможно, Албании, стойко воинствующей благодаря почти идеальной изоляции, политики воспринимались,
