Гудбай, Восточная Европа! - Якуб Микановски
Советский Союз повторил процесс социальной зачистки, массовых высылок и арестов на всех аннексированных территориях. Таким образом, эти страны были быстро сломлены и обезглавлены, что облегчило их интеграцию в чуждую политическую систему. Изменения, произошедшие в Восточной Европе, оказались долговременными. Все ее территории были завоеваны наступающей немецкой армией в 1941 году, потом отвоеваны Красной армией в 1944–1945 годах и оставались частью Советского Союза вплоть до его распада полвека спустя.
Присоединение западных приграничных территорий служило лишь прообразом империи, которую Советский Союз собирался построить в Восточной Европе после войны. К 1950 году вся Восточная Европа принадлежала единой интегрированной социальной, политической и экономической системе. От Польши до Албании каждая страна региона являлась однопартийным государством, в котором доминировала местная версия коммунистической партии. В каждой присутствовала своя командная экономика, спроектированная по советской модели, и каждой руководил диктатор по образцу Сталина. За важным исключением Югославии, которую возглавлял собственный местный партизанский лидер Иосип Броз Тито. Эти руководители зависели от Сталина в плане сохранения власти и обращались к нему за советом, как править. Сталин одобрял кандидатуры, диктовал внутреннюю политику и определял их отношения с остальным миром.
Пока был жив Сталин, страны-сателлиты действовали как провинции единого гигантского государства. И все же они представляли собой странную империю. В отличие от прибалтийских стран и приграничных территорий Польша, Чехословакия, Венгрия, Румыния, Болгария и Албания оставались независимыми государствами и прикладывали немало усилий, чтобы создать впечатление, что их приверженность советскому блоку была полностью добровольной. Несмотря на подавляющую мощь Красной армии (поэт Чеслав Милош, наблюдавший за ее наступлением в Польше, сравнил ее с расплавленной лавой, текущей по земле), Советский Союз не сразу навязал свою волю Восточной Европе. Вместо этого он действовал через своих доверенных лиц: местные коммунистические партии, часто поначалу незначительные, руководство которыми обычно выходило из московских школ Коминтерна.
Начиная с 1945 года, эти коммунистические партии расширяли свое членство, участвовали в выборах и формировали коалиционные правительства с другими (обычно просоветскими) партиями. В этих правительствах коммунисты, как правило, контролировали важнейшие министерства внутренних дел и тайную полицию. Обладая этими двумя рычагами власти, они могли терроризировать своих политических оппонентов и фальсифицировать выборы в свою пользу. К 1948 году коммунистические партии прочно контролировали ситуацию во всем регионе, придя к власти способами, которые казались если не совсем законными, то, по крайней мере, обусловленными желаниями местных жителей.
В Чехословакии эта видимость содержала зерно истины. Та м в 1946 году коммунистическая партия довольно успешно выступила на выборах и, не прибегая к фальсификациям, набрала тридцать восемь процентов голосов. Сама партия росла поразительными темпами, с двадцати восьми тысяч членов в мае 1945 года до более чем миллиона к марту 1946 года. Однако она все же пришла к государственной власти в результате государственного переворота в феврале 1948 года, хотя и воспринятого частью общества весьма положительно. Тысячи студентов в Праге протестовали против захвата власти коммунистами, и вместе с тем сотни тысяч фабричных рабочих приняли участие в митингах, чтобы отпраздновать это событие.
Такие митинги, возможно, и не были полностью спонтанными, но они действительно отражали изменение настроений в стране. Законно или нет, но будущее наступило. Как позже напишет романист Милан Кундера о периоде после переворота, «началась новая жизнь, по-настоящему новая и непохожая ни на какую другую». Наступили одновременно «самые радостные годы» и время абсолютной серьезности, когда «любого, кто не радовался, немедленно подозревали в обесценивании победы рабочего класса».
Радостный, но смертельно серьезный; навязанный силой, но встреченный с энтузиазмом: сталинизм мог поддерживать эти противоречия, потому что представлял собой нечто большее, чем политическую систему – полноценную цивилизацию с собственными стилями, историями и героями. Сталинизм верил в прогресс и утверждал, что может добиться его почти мгновенно. Он призывал к немедленному искоренению классовых различий и столь же резкому скачку в будущее. В рамках этого скачка молодым людям было предложено принять участие в драме создания новой жизни для себя самих и грядущих поколений. Обычно этот проект внутренней трансформации осуществлялся на фабрике, которая брала на себя роль соборов в средневековой Европе. Речь не просто о мастерских: заводы представляли собой отдельно стоящие города, окруженные собственными жилыми комплексами, культурными центрами и школами.
Многие такие промышленные города построили вскоре после войны. Большинство из них сосредоточили вокруг крупных металлургических заводов. К ним относятся Нова-Гута в Польше, Сталинварош в Венгрии и Димитровград в Болгарии. Часто, как в Мурануве, их возводили с нуля, на голой земле. Тысячи молодых людей покидали свои деревни в сельской местности Галиции и на венгерских равнинах, чтобы помочь в их строительстве.
Города, которые они построили, все еще стоят. Нова Гута – отдаленный пригород Кракова, сонное, приятное местечко, чьи гигантские переулки, пригодные для огромных первомайских шествий, в основном пустуют, если не считать пенсионеров, медленной шаркающей походкой направляющихся за хлебом насущным. В Сталинвароше (ныне переименованном в Дунауйварош – «город на Дунае», а не «город Сталина») все еще работают печи на Дунайском металлургическом заводе, наполняя воздух едким запахом плавленной стали и ванн для кислотного травления. Вход на фабрику, сохранившийся в том виде, в каком он был в 1950-х годах, представляет собой титаническую цементную колоннаду, внутренняя часть которой украшена фреской с изображением «Рабоче-крестьянского союза». На этой фреске, с апломбом выполненной Эндре Домановским в стиле Пикассо, гигантские крестьянки преподносят гигантские буханки хлеба благодарным (и столь же огромным) сталелитейщикам. Ансамбль в целом представляет собой триумфальную арку для рабочего класса, знак того, что они посещают не просто фабрику, а памятник победе пролетариата.
Тем, кто симпатизировал коммунистическому правлению, ничто не казалось более прекрасным, чем вид расплавленной стали. Чешский писатель Богумил Грабал считал, что светящиеся слитки на сталелитейном заводе Польди в Кладно выглядят «воздушными, изящными и нереальными». Грабал посетил место как участник программы под названием «Трудоустроим 77 000 человек», в рамках которой десятки тысяч людей, которые, как и он, не имели опыта работы в промышленности, внезапно уволили с работы и отправили на заводы и в колхозы по всей Чехословакии. Этими «добровольцами» оказались профессионалы, чьи прежние навыки больше не были нужны новому порядку, – владельцы национализированных предприятий, профессора теологии, политики из запрещенных партий, авторы социально безответственной беллетристики. Грабал принадлежал к последней категории. В течение многих лет, будучи начинающим автором, он экспериментировал с сюрреализмом. Его литературными кумирами, как и для многих его пражских сверстников, были Рембо и Элюар. Сталелитейный завод Польди спустил его с небес
