Гудбай, Восточная Европа! - Якуб Микановски
Кульминация каждого лета приходилась на 4 августа, когда семья устраивала большой пикник в честь дня рождения бабушки Янины. Все обитатели дома отправлялись на лодках вниз по реке к определенному лугу где слуги, наряженные моряками, раскладывали корзины с фруктами, пирожными и мороженым. В сумерках компания возвращалась в поместье на вечер любительских представлений. Гирлянды из голубых, розовых и желтых фонариков висели над внутренним двориком. В их красочном сиянии хозяйки дома представляли серию живых картин, вдохновленных произведениями Шекспира, Мицкевича и Тициана. Однажды тетя Иза, королева драмы в семье Путткамеровых, устроила настоящий скандал из-за того, что фейерверк не сработал к нужному моменту освещения ее костюма нимфы.
Иза также считалась самой современной из всех своих братьев и сестер. Она была в курсе новейших тенденций в искусстве и знакомила жителей Дерешевице с творчеством декадентского движения «Молодая Польша» – скандально абстрактной поэзией Влодзимежа Тетмайера и пьесами наводящего ужас Станислава Пшибышевского, которые считались настолько опьяняющими, что в Санкт-Петербурге говорили, что только кокаин и денатурированный алкоголь могут соперничать с ними в производимом эффекте. Не все в доме разделяли ее энтузиазм по отношению к этим авторам. Старшему поколению они казались крайне извращенными, признаками культуры, пережившей инсульт.
Красивая и одаренная, Иза была склонна к резким переменам настроения. В течение многих лет у нее был роман с русским губернатором Минска графом Мусиным-Пушкиным. Каждый день в полдень его черная карета появлялась перед поместьем ее мужа – до тех пор, пока его не уволили за слишком мягкую борьбу с протестующими во время неудавшейся революции 1905 года. Развлекаясь со своим возлюбленным в Петербурге, Иза страдала от продолжительной и загадочной болезни. В 1906 году она вошла в реку, протекающую через ее минское поместье, и не вышла. Ее муж, который сохранял благоразумное молчание во время ее романа, посадил маньчжурское абрикосовое дерево рядом с тем местом, где она утонула, и проиграл все, что ему досталось из наследства, спекулянтам и мошенникам. Остальные члены семьи Изы запомнили ее по трем написанным портретам, двум в Варшаве и одному за городом. Но, как писала ее племянница Янина, в такой стране, как Польша, где «все потеряно в результате войн и вторжений», ни один из портретов не пережил катастроф 1939 года.
Всю свою короткую жизнь Иза была убеждена, что опередила свою эпоху. В этом она идеально соответствовала духу того времени. К 1900 году Восточной Европой овладел новый дух. Проще всего его можно охарактеризовать как резкое расхождение между сердцем и головой. В материальном плане дела обстояли как никогда хорошо. Европа приближалась к концу почти полувека почти непрерывного мира. Большинство взрослых никогда не слышали, чтобы кто-то в гневе стрелял. Те же полвека стали свидетелями беспрецедентного всплеска экономического роста и технических инноваций. Пока пароходы высаживали пассажиров в Дерешевице, жители Будапешта уже пользовались первой в городе линией подземного метро, торжественно открытой в 1896 году. Города освещались ночью, в чем Восточная Европа неожиданно заняла лидирующую позицию: Львов стал первым городом, в котором использовались современные керосиновые лампы, а Тимишоара, в современной Румынии, стала первым городом, освещенным электричеством.
Железные дороги теперь пересекали весь континент, доходя даже до дома Янины в забытой литовской деревушке Бениакони. Зерно с Украины наводнило американский рынок, в то время как древесину из самых отдаленных лесов Литвы можно было доставлять аж в Ливерпуль и за его пределы. Опираясь на новые связи, землевладельцы внезапно разбогатели. Семья Янины, богатые лесопромышленники, проводила свои каникулы попеременно в Провансе, Флоренции и Санкт-Морице.
Но какими бы благополучными ни казались дела, в духовном плане ощущался нарастающий кризис. Повсюду люди доверяли прогрессу и научным открытиям в ущерб старым верованиям. В политике все еще господствовал национализм – на самом деле его влияние никогда раньше не было таким сильным, – но в искусстве его первенство начало ослабевать. Великих национальных бардов все еще прославляли, но больше как иконы борьбы, нежели как писателей, которых следует читать. Молодые люди особенно жаждали чего-то нового. Многие находились в состоянии открытого эдипова бунта против родителей. Работа Фрейда еще не была широко известна, но скоро станет таковой; «Толкование сновидений» вышла в 1900 году.
Писатели Восточной Европы конца века, опьяненные Ницше и трепещущие в благоговейном страхе перед тем, что происходило одновременно в Вене и Париже, хулили Христа, потребляли огромное количество опиума, массово умирали от алкоголизма, сифилиса, морфия, обычно в сочетании, или кончали жизнь самоубийством. Чешский писатель Ладислав Клима, написавший захватывающие новеллы об инцесте и некрофилии, морил себя голодом и ел дохлых мышей во имя того, что он называл «абсолютной волей». Урмуз, великий недооцененный гений румынского литературного авангарда, застрелился из-за «паралича, который делает жизнь человека невозможной». Его нашли в кустах у черного входа в модный бухарестский ресторан. Геза Чат, венгерский автор великолепных, похожих на драгоценные камни историй об опиуме, магии и скуке, возможно, кончил хуже всех: в состоянии наркотического опьянения он убил свою жену и забыл об этом, а затем, обнаружив, что натворил, принял яд.
Писатели 1900-х годов считали себя бунтарями, хотя часто трудно точно определить, против чего они бунтовали. Они писали с ощущением, что самодовольная уверенность европейской цивилизации накрывает все жизненно важное и реальное подобно удушающему снежному покрову. Их младшие братья и сестры, оглядываясь назад, вспоминали те же годы как потерянный рай. Для них рубеж веков казался европейским бабьим летом, его последним великим, трагическим расцветом перед тем, как война и революция перечеркнули все достижения дипломатии и промышленности.
Когда они вернулись туда после пропасти в несколько десятилетий, пред ними открылся мир чувственных наслаждений. Они помнили ощущение кожаных перчаток перламутрового цвета, которые надевали джентльмены, отправляясь ухаживать за дамами, запах свежего масла, завернутого в листья мать-и-мачехи, и вкус настоящего китайского чая, привезенного караваном через степь, все еще пахнущего кострами и открытым небом. Прежде всего они ностальгировали о еде, особенно о тех необычайно изысканных блюдах, для приготовления которых требовалась армия слуг, и которые пали такой же жертвой Первой мировой войны и Великой депрессии, как золотой стандарт и дом Габсбургов.
Евгения Фрейзер воспитывалась до революции в зажиточной шотландско-русской купеческой семье в далеком Архангельске, на берегу Белого моря. Она вспоминала пасхальные застолья своей юности, на которых подавались блюда из нежной телятины, розовой ветчины, черной и апельсиновой икры и выпечку – пышки, куличи и ромовые бабы – все разложенное в точном порядке вокруг
