Петр Северов - Морские были
- Счастье ваше, что вы не знаете дорогу в Охотск. Ни один из ваших кораблей обратно, наверняка, не вернулся бы...
Мамия-Ринзо насторожился...
- Вы хотите сказать мне, воину...
- Что ваши корабли были бы потоплены или захвачены.
Мамия-Ринзо тонко взвизгнул и затряс кулаками.
- Вы смеете нам угрожать! Вы находитесь в плену и угрожаете!.. Пусть об этом сегодня же узнает буньиос. Он был к вам слишком ласков. Теперь милости его кончились. Буньиос просил о вас, писал в столицу. Он хотел, чтобы вас отпустили. Но вчера он получил ответ, в котором приказано содержать вас в вечном строгом плену, а в случае, если к берегам Японии приблизится еще один или несколько русских кораблей, разбить и сжечь их вместе с экипажами... Что вы теперь скажете? Не забывайте, что говорит воин...
Лица матросов точно окаменели. В коридоре стало очень тихо. Мамия-Ринзо был доволен произведенным впечатлением и после молчания спросил уже уверенно:
- Надеюсь, вы согласитесь меня обучать? Это может, пожалуй, улучшить ваше положение...
Капитан покачал головой:
- Нет. Мы не боимся угроз. Мы обучили Теске русскому языку добровольно. Если нам угрожают, мы говорим: нет...
- Но вы погибнете все до одного!
- Это останется на совести вашего правительства.
Мур сидел у самого камелька. И Теске, и Алексей переводили на этот раз подробно. Головнин приметил, как дрогнуло и побледнело нежное лицо мичмана. Мур торопливо поднялся и, не взглянув ни на кого, осторожно, крадущейся походкой удалился в свою клетку.
Решение, которое у Мура возникало уже не раз, теперь, очевидно, окончательно оформилось. В этом решении какая-то роль отводилась и Алексею. Курил знал японский язык, значит он мог оказаться Муру полезным. А остальные пусть сами думают о себе. Мичман решил во что бы то ни стало завоевать доверие японцев. Что нужно для этого? Прежде всего, порвать со своими. Они уже назвали его предателем... Пусть! Беглецы все равно погибнут, и никто ничего не узнает. Он - немец. Скажет, что случайно оказался на русской службе, заверит, что Россию никогда не любил и только волей обстоятельств был вынужден тянуть ненавистную мичманскую лямку. Он станет у японцев переводчиком, будет обучать их русскому языку, а со временем, пусть через годы, он сумеет бежать в Европу на одном из голландских кораблей. В Европе он станет лучшим знатоком далекой таинственной Японии. Это будет путь славы...
Назойливый бес тщеславия ночью не позволил Муру уснуть. Виделись ему собственные портреты в берлинских, парижских, лондонских ведомостях и журналах, виделись красочные обложки книг, в которых восторженные биографы описывали легендарные приключения Мура в Японии... Слава и деньги! Но самое трудное - первый шаг. Если бы Головнин решился бежать и погиб из-за своего безрассудства!.. Как же помочь ему в этом? Как ускорить побег пленников, чтобы сразу же рассказать о нем японцам? А если выдать планы побега уже теперь? Японцы, пожалуй, не поверят. Какие имеются у Мура доказательства? Единственное: нож, который хранит Симанов. Однако Симанов может сказать, что, кроме него, никто не знает об этом ноже... Тогда обвинения Мура будут недоказанными, борьба между ним и остальными пленными станет открытой. Нет, спешить незачем. Пусть идет время, он соберет неопровержимые улики, и тогда японцы поверят каждому его слову.
Утро принесло Муру разочарование. Сидя в своей клетушке, он напряженно прислушивался к разговорам пленных. Сначала приглушенно, невнятно о чем-то говорил Шкаев. Замечание Хлебникова прозвучало отчетливо, раздельно:
- И нас обязательно схватят...
Мур насторожился, приник ухом к деревянной переборке. Теперь заговорил капитан.
- Я убеждаюсь, что мичман Мур был прав, - произнес Головнин с чувством горечи и сожаления. - Мы тешили себя смелыми планами бегства. Все это мечты. Довольно! Мы должны покориться судьбе...
Сомкнутые пальцы Мура хрустнули. Он едва удержался, чтобы не крикнуть: "Нет, вы должны бежать!.." Но может быть, они знали, что он подслушивает, и капитан говорит это, чтобы его обмануть?
Головнин продолжал тем же печальным тоном:
- Нас переводят в новый дом, и я уверен, что японцы предусмотрели возможную попытку к бегству...
- Когда переводят? - спросил Хлебников.
- Теске сказал - завтра...
- Но у нас остается еще целая ночь!..
- Не будьте легкомысленны, Хлебников, - уже негромко ответил капитан. Мы не успели подготовиться. Пять сухарей, - надолго ли нам хватит этого запаса провизии?..
Мур сжался в комок, до боли стиснул ладонями голову. Если бы в эту минуту мичман выглянул из своей клетушки, он увидел бы, что все пленные смотрели в его сторону, а лицо капитана нисколько не выражало ни покорности, ни печали, - он говорил улыбаясь...
Хлебников тронул руку Головнина и, глядя на клетушку Мура, прошептал чуть слышно:
- Подслушивает, шкода!.. Пускай... Что это? Кажется, он плачет?..
Мичман Мур плакал. Впервые за время плена у него нехватило сил сдержаться. Неужели все его планы рухнули? Неужели Головнин отказался от попытки бежать?..
Нет, Мур не поверил, будто Головнин и его товарищи больше не помышляют о бегстве. Казавшийся равнодушным к долгим разговорам пленных, назойливо искавший общества японцев, Мур неусыпно следил за капитаном, штурманом и матросами... Притворяясь спящим, он напряженно прислушивался к негромким, отрывочным их беседам, а когда оставался в помещении один, - торопливо обыскивал их постели. Он старался найти вещественные улики и доказать японцам, что эти шестеро готовились бежать. Он знал, - не таков Головнин, чтобы смириться, а матросы попрежнему были верны своему капитану.
С возрастающим нетерпением в течение трех, семи, двенадцати суток ждал мичман своего часа. Его нетерпение не раз сменялось досадой: не было ни единого признака того, что шестеро собирались в путь. Даже беспокойный Хлебников и тот переменился: он выпросил у караульных две иглы и хозяйственно занялся починкой одежды. Эти иглы часто ломались, но Хлебников точил их о камень и снова прилежно шил...
Не догадался Мур, что провели его, как мальчишку, с этой починкой одежды. Меньше всего штурмана интересовали новые заплаты. Он делал компас. Трением о камень он сообщил иглам намагниченность, отыскал где-то кусочек меди и соединил иглы медной планочкой; склеил разваренном рисом несколько листков бумаги и сделал футляр. Маленький хрупкий компас почти точно указывал полярные страны.
Не дремали в эти дни и товарищи Хлебникова. Они нашли огниво и сделали трут, потом незаметно раздобыли у японцев пару кремней. Постепенно увеличивались и запасы провизии. Сэкономленные горсти риса и соли пленные постоянно носили с собой, привязав небольшие мешочки подмышкой, припрятав за поясами...
...Около полуночи Михаило Шкаев и Дмитрий Симанов быстро, бесшумно выползли на темный двор. На крылечке они притаились, прислушались. Караульные разговаривали у ворот. Матросы соскользнули по ступенькам и спрятались под крыльцом.
В полночь патруль обошел двор и возвратился в свою будку. Шкаев и Симанов подождали еще некоторое время, подползли к ограде и с помощью старого, с трудом раздобытого долота начали рыть проход. Беззвездная, черная ночь лежала над Мацмаем, и апрельский ветер доносил солоноватую свежесть моря...
Пушки "Дианы" и "Зотика" были наведены на берег. Рикорду стоило только взмахнуть рукой, и десятки ядер обрушились бы на крепость, где прятались японцы. Но Петр Рикорд медлил. Он колебался: а вдруг комендант крепости солгал? Какие имеются у него, у Рикорда, доказательства, что Головнин и шестеро моряков убиты?
Он обернулся к японцу:
- Комендант сообщил о казни русских моряков письменно? Где это письмо?
Старик испуганно затряс головой:
- Нет... Он не дал мне письма...
- В таком случае, - окончательно решил Рикорд, - вы сейчас же возвратитесь на берег и привезете мне письменное сообщение коменданта. Скажите ему: я жду этот документ. И пусть не медлит. За последствия будет отвечать он.
Шлюпка доставила японца к отмели, он спрыгнул на галечник и бросился к воротам крепости бегом. Корабли находились в боевой готовности до самой ночи. Комендоры не отходили от пушек. Но японец не возвратился. Это могло означать лишь одно: комендант не хотел присылать письменного подтверждения. Возможно, он хотел нападения русских, чтобы оправдать совершенное преступление. А если он лгал и Головнин с товарищами были живы, это нападение повлекло бы за собой самурайское возмездие: они могли казнить пленных.
Всю ночь Рикорд раздумывал над создавшимся положением. Самое верное, пожалуй, - действовать их же методами. Японцы захватили в плен семерых значит нужно захватить их в десять, в двадцать раз больше. Пусть самураи сами ищут возможности мирного соглашения. Если они вздумают драться на море, - дать бой...
Эта мысль приходила Рикорду и раньше, когда доставленные на Кунасири японцы один за другим исчезали в крепости и не возвращались. Но тогда он думал только об этих спасенных и предназначенных для дружественного обмена рыбаках. Очевидно, соотечественники из простого народа нисколько не интересовали самураев. Что же, моряки "Дианы" и "Зотика" добудут персон поважней. Рикорд заставит самураев возвратить пленных или выдать письменное подтверждение их казни.
