Петр Северов - Морские были
- Я согласен, Василий Михайлович, хотя бы этой ночью, - откликался Хлебников без колебаний. - Однако следует со всеми нашими условиться. Матросы Макаров и Шкаев прямо настаивают - мол, скорее! А вот Васильев и Симанов почему-то молчат... Одно отвечают: "Как господин Мур скажет"... Почему это Мур и с какого времени стал для них старшим? И еще не знаю, как быть с Алексеем. Разве открыть ему, что начинаем готовиться? А вдруг донесет?..
- Сначала мы договоримся между собою,- решил Головнин. - Алексею можем сказать в самые последние минуты. С Муром я сам поговорю.
Он встретился с мичманом при первой же прогулке в коридоре. Медленно шагая рядом к дальнему углу, капитан спросил настороженно и тихо:
- Вы согласны, мичман, бежать?
Мур вытянул шею и удивленно обернулся к Головнину.
- Изволите шутить, Василий Михайлович? Куда бежать? На верную гибель?
- Бежать к морю. Мы захватим рыбачье судно и, пользуясь туманом, уйдем к Татарскому берегу или в самый Охотск. Гибель, конечно, возможна, однако возможен счастливый исход...
Мур не ответил. Продолжая шагать рядом, он тихонько насвистывал какой-то мотив. Повидимому, он думал. Головнин терпеливо ждал. Резко остановившись, вскинув свое нежное лицо, мичман проговорил насмешливо и как бы поучая:
- Хорошо для романа приключений... Оставьте эти наивные мечтания, капитан.
- С какого времени, мичман, вы стали позволять себе этот тон?..
Мур усмехнулся, показав белые ровные зубы.
- Разве вам не понятно, что с той минуты, как мы оказались, - кстати, по вашей вине, - в плену, вы перестали быть капитаном?
- Помнится, вы очень хотели отправиться со мной на остров? Я очень сожалею, что взял вас с собой...
- Я тоже очень сожалею о том часе! - воскликнул Мур. - Если бы я только мог подумать... Но перестанем об этом. Никто с вами не пойдет. Это во-первых...
- Со мной согласны идти Хлебников, Макаров, Шкаев. Для них я попрежнему капитан... Это - русские моряки.
Мичман капризно поморщился.
- Русские! Васильев и Симанов тоже русские, но они не пойдут. А что касается меня, вам, кажется, известно: я не совсем русский. Вернее: совсем не русский. Я происхожу из немецкой дворянской фамилии.
- И на этом основании, - глухо спросил Головнин, - вы больше не считаете себя... офицером русского флота?
Мур спохватился, поняв, что слишком далеко зашел.
- Нет, дело не в подобных основаниях. Просто я не желаю так глупо рисковать головой...
На этом и окончился их разговор.
Молодой японец по имени Теске, приставленный к пленным для обучения русскому языку, в тот вечер был особенно разговорчив. Он пользовался у губернатора большим доверием, чем очень гордился и дорожил, а сегодня его покровитель - сам буньиос оказал юноше особую, ласку: он потрепал его по щеке. Теперь Теске рассказывал об этом, смеясь, а караульные и начальник тюрьмы с завистью смотрели на него и находили каждое слово его умным и многозначительным.
Повидимому, что-то многозначительное Теске решил сказать и пленным. По-русски он говорил еще неважно, однако объясниться ему помог Алексей.
Оказывается, у японцев хранилась какая-то бумага, написанная Хвостовым. Изгнав в 1806 году японских браконьеров из бухты Анива, этот лихой человек задержал наиболее задористых и важных из них и доставил их в Петропавловск. В следующем году на пути к Итурупу он высадил задержанных на одном из японских островов с письмом на имя мацмайского губернатора.
Что было написано в послании Хвостова? Почему, допрашивая русских моряков, японцы не проронили ни слова об этом письме?
Теске сказал, что ему содержание документа неизвестно, однако он слышал, будто в деле пленных это письмо имеет большое значение...
Утром, во время прогулки, Мур сам подбежал к Головнину. Бледный, растрепанный, со следами бессонной ночи на лице, мичман выглядел поникшим и жалким.
- Простите меня, Василий Михайлович... я одумался. Я узнал, что они возлагают на нас ответственность за действия Хвостова. Значит, наша судьба решена... Надо бежать!..
Не забывая об осторожности, Головнин решил использовать колебания Мура и вырвать из-под его влияния двух матросов.
- Договоритесь с Васильевым и Симановым, - сказал он, - сегодня же начинаем сборы. Через два-три дня мы уйдем.
Этот срок, казалось, испугал мичмана. Мур растерялся.
- К чему же такая спешка? - говорил он позже Хлебникову. - Я полагал недели через две. Истинно говорит пословица: семь раз отмерь, один отрежь...
Хлебников хмурился, отвечая неохотно:
- Японцы-то отмерили уже не семь раз, - больше... Несмотря на ваше происхождение из немецких дворян, они успеют за эти две недели и... отрезать. Я говорю о вашей голове, мичман...
Мур еще пытался бодриться:
- Не смейте меня запугивать!.. Я не из робкого десятка. Я согласен к побегу даже через два дня.
А Головнин тем временем говорил с курилом.
- Мы собираемся бежать, Алексей... Готовься.
Курил вздрогнул.
- Не может быть, капитан!
- Мы доверяем тебе тайну, как другу.
Алексей смотрел широко открытыми и словно невидящими глазами.
- Как другу... Я понимаю. Однако это погибель, Василий Михайлович... Он глубоко вздохнул и резко выпрямился. - Но я с вами. Всегда с вами. Куда вы, туда и я.
План бегства, предложенный Головниным, был прост и давно уже им обдуман. После полуночи, когда пленные засыпали, а караульные уходили в свою сторожку, нужно было проскользнуть в дальний угол, к двери, перерезать деревянный брус и открыть эту дверь. Затем оставалось только перебраться через ограду. Легкий и прочный трап для этого можно было сделать из одежды и ремней. Шесты, на которых сушилось белье, на первое время могли заменить оружие. Против сабель, копий и ружей с этими палками, конечно, не устоять, но Шкаев сказал уверенно:
- Смелость города берет, а рыбачью посудину возьмет и подавно!
Теперь осталось дождаться восточного ветра. С этим ветром на море ляжет туман - надежное укрытие для беглецов.
...Желанный ветер подул через два дня. Прильнув к узенькому окошку, Головнин видел, как, медленно переваливая через взгорья, заволакивая овраги и перелески, с моря неторопливо полз тяжелый, сизый туман.
Лица моряков были попрежнему суровы, но стали как будто светлее. Теперь нужно было окончательно условиться о часе побега. Они покинут темницу сразу же после полуночи, чтобы к утру быть уже далеко... Вскоре Головнин увидел Мура.
- Счастье нам улыбается, мичман, - сказал он. - Заметили, какая погода? Мы будем на свободе через несколько часов!
- Это... серьезно? - будто о чем-то незначительном, спросил Мур, не глядя на капитана.
Головнин почувствовал, как тревожно ударило сердце.
- Вы в курсе дела, мичман. Я назначаю час...
Мур усмехнулся небрежной, деланной усмешкой.
- И даже назначаете час освобождения? О, волшебники! Но прекратите шутки, капитан. Неужели вы до сих пор считали меня глупцом?
Головнин шепнул ему, показав глазами на караульного:
- Тише!..
Но Мур нарочно повысил голос:
- Я хочу, чтобы это знали все: и вы, и Хлебников, и матросы. Я никуда с вами не пойду. Слышите? И больше не приставайте ко мне с вашими благоглупостями. У меня нет ни малейшего желания болтаться с петлей на шее...
Из темного угла к ним неслышно шагнул Хлебников.
- Это... это предательство!.. Вы способны предать, мичман?
Быстро и воровато, будто опасаясь удара, Мур взглянул на его руки. Этот простоватый, не блиставший образованием штурман давно уже вызывал у него неприязнь. Теперь ему хотелось уколоть штурмана как можно больнее. Он тихо засмеялся.
- Вы называете это предательством, голубчик? В вас чувствуется опытный заговорщик. Я частенько прислушивался к вашим разговорам с матросами и спрашивал себя: а не из тех ли вы мужиков, что барские поместья поджигали? Вот вы смутились... Значит, верно? Подслушивать секреты - это уже предательство, Хлебников. Пытаться поссорить меня с капитаном - жалкая, плебейская выходка... Впрочем, я не собираюсь обучать вас правилам приличия. Были бы мы на свободе, и оказались бы вы дворянином, я просто отвесил бы вам пощечину, мужик!..
Он резко обернулся, собираясь отойти в сторону, но капитан удержал его за локоть.
- Я повторяю вопрос штурмана: вы способны на предательство, Мур?
Мичман нервно передернул плечами, с усилием высвободил локоть:
- Я ничего не знаю о ваших планах. Я твердо решил остаться в заключении и терпеливо ждать своей судьбы. Ваше безрассудство может погубить и меня... Поэтому будет значительно лучше, если мы прекратим наше знакомство.
- Все ясно, - очень тихо прошептал капитан. - Теперь все ясно, немецкий дворянчик!..
Хлебников сказал равнодушно, так, словно Мура и не было здесь и речь шла о самом обычном деле:
- Если вы прикажете мне убрать предателя, я это исполню, капитан...
Почти всю весну и все лето 1812 года в Охотском море гремели штормы. Старожилы этого сурового края - рыбаки, охотники, оленеводы говорили, что не помнят таких непрерывных непогод.
